— Хоть слово надежды скажите, ваше превосходительство!
На верхней ступеньке Врангель обернулся, оглядел заполненную людьми площадь. В основном здесь стояли старухи с детьми и уже немолодые женщины, редко среди них были видны увечные мужчины. В основном здесь собрались жены и матери солдат и офицеров, от самой Москвы сопровождавшие отступавшую армию. Вместе с нею они бежали во время новороссийской катастрофы, и вместе затем вернулись сюда. Они боялись остаться в стане большевиков, но повсюду бесстрашно сопровождали армию и переносили с нею все невзгоды.
— Чем я могу вас утешить? — тихо сказал он, но площадь затихла, и все услышали его усталый голос. Они смотрели на него с надеждой и обожанием. — Я, как и вы, уповаю на Всевышнего. Верю, он не позволит исчезнуть России, той России, которую беззаветно любим и без которой не мыслим жизни своей. Молитесь!
Он подумал и затем коротко добавил:
— И кайтесь. Все мы небезгрешны. Неправедной жизнью своей прогневили Всевышнего.
Он вошел в собор, и сразу же за дверью его окутал запах каких-то благовоний, знакомых ему с детства. Для себя Врангель называл всё это — таинственный неземной аромат, мягкий свет свечей, тихий шепот сотен молящихся людей — одним словом: благость.
Навстречу Врангелю вышел викарный епископ Таврический Вениамин. Главнокомандующий склонил перед владыкой голову, и тот осенил его крестным знамением и молча проводил к аналою.
В соборе, как и хотел Врангель, никого не было. Гулкий звук его сапог, кованых и со шпорами, звучал в соборе оглушающе громко. И он даже пожалел, что не додумался надеть на ноги что-то легкое, мягкое.
Владыка слегка отстал, пропустив Врангеля впереди себя, и затем как-то незаметно, неправдоподобно легко ступая по каменному полу, удалился в алтарь. Врангель остался один. Лишь вдалеке, возле входных дверей, остался стоять сопровождающий главнокомандующего Михаил Уваров.
Врангель подошел к аналою, перекрестился, припал к иконе. И так, в молитве, застыл.
О чем молился он? Вероятно, всё о том же, о сохранении России хотя бы на этом малом крымском пятачке. Или просил Всевышнего вернуть порушенной российской земле умиротворение и благодать.
Молился Врангель долго и истово.
Неслышно ступая, владыка проследовал из алтаря к стоящему у входной двери Уварову, и там, вместе с ним, стал ждать, когда Врангель завершит молиться.
Вскоре Врангель подошел к ним.
Провожая его, владыка сказал:
— Завтра, ваше превосходительство, выезжаю с Курской Коренной на позиции. Ваши штабные порекомендовали начинать с Чонгара и затем вдоль всего Сиваша до Перекопа.
— Вполне разумно. Одобряю, — согласился Врангель и спросил: — Что с сопровождением?
— Еще не успели обговорить.
— Не трудитесь, владыко! Выделю вам часть своего эскорта.
Они попрощались.
С подробным докладом о неудаче Повстанческой армии в штаб Южного фронта приехал Кольцов. Благо, штаб находился неподалеку, в глухом присивашском селе Новоселки.
Не спрашивая, где находится штаб фронта, он ещё издали увидел хатку под камышом, возле которой возвышалась радиотелефонная антенна. Даже в утреннюю пору в этом дворе было многолюдно, а у коновязи тесно от лошадей.
Оставив во дворе своего гнедого, он прошел в штаб.
В бывшей крохотной сельской кухоньке с уютной печкой, на время превращенной в приемную, он увидел адъютанта Фрунзе Сиротинского. Тот тоже сразу же узнал Кольцова, но предупреждающе объяснил:
— Совещание. Подождите немного, я узнаю.
Он скрылся за старой скрипучей дверью, но тут же вернулся:
— Проходите!
Тесноватая горница с маленькими подслеповатыми оконцами была заполнена армейскими командирами. Кольцов на мгновение вспомнил родительскую хатку на окраине Севастополя. Здесь тоже, почти как дома, стены горницы были пропитаны запахом духовитых степных трав — полыни и чабреца, который не смог перебить даже запах ядреной махорки. Фрунзе сам не курил, но другим позволял, считая себя не вправе навязывать другим свой образ жизни.
Фрунзе стоял с указкой в руках возле оперативной карты Крымского перешейка, а комдивы и комкоры тесно окружили его, как цыплята наседку. Кольцов подсел на краешек лавки возле комдива Блюхера, которого немного знал по прошлым случайным встречам.
— Таким образом, предлагаю ещё раз всё продумать и взвесить, — заканчивая давно начатый разговор, как легко понял Кольцов, об овладении Крымским перешейком, сказал Фрунзе. — У кого возникли какие-либо предложения или сомнения, прошу поделиться ими после небольшого перерыва. А я тем временем введу в курс наших сегодняшних дел товарища Кольцова. Для тех, кто не знает: Павел Андреевич Кольцов в настоящее время является нашим военным представителем в Повстанческой махновской армии.
Командиры встали, потянулись из горницы во двор. Проходя через дверь, вынужденно пригибали головы: то ли хатка за долгие годы сильно вросла в землю, то ли изначально, ещё при строительстве, была рассчитана на низкорослых хозяев.
Мимо Кольцова прошли члены Реввоенсовета фронта Гусев, Владимиров, Кун, Смилга. Их лица были Кольцову знакомы, в разное время ему приходилось их видеть, но ни с кем из них, кроме венгра Белы Куна [24] , знаком не был. С Белой Куном он познакомился не так давно, под Каховкой, в черные дни своей жизни, когда начальник Политотдела Двенадцатой армии Розалия Землячка [25] пыталась предать его суду военного трибунала. Бела Кун был на стороне Землячки.