Красильников к молу не пошел, а свернул к портовому Карантину, сожженному врангелевцами во время бегства. Высокие стены Карантина были покрыты копотью, окна выгорели. За ним друг против друга стояли две уцелевшие, но никому сейчас не нужные сторожки, возле которых копошилась ребятня.
Когда Красильников вышел из-за обугленного Карантина, возле сторожек уже никого не было. Мальчишки попрятались.
Он подошел к одной сторожке, заглянул внутрь. Пол был выстлан толстым слоем порядком перетолченной соломы. И нигде никого — тишина.
— Эй! Пацаны! Выходите! Есть дело! — крикнул Красильников в глубину сторожки.
Долго никто не отзывался. Только там, в глубине, слышалось соломенное шуршание и приглушенные голоса. Видимо, мальчишки совещались.
— Ну, не бойтесь! Выходите! Надо потолковать! — вновь повторил Красильников.
Снова там звучали тихие голоса. И наконец в проеме пошедшей на растопку двери, появился долговязый и тощий прыщавый мальчишка. Если бы здесь был Юра Львов, он бы узнал своего приятеля Леньку по прозвищу Турман.
Турман поглядел на Красильникова, и глаза его расширились от удивления.
— Вы?
— Ты чего? Узнал, что ли? — спросил Красильников.
— Ага! — расплылся в широкой улыбке мальчишка.
— Может, обознался? Я тебя не помню.
— А вы меня не видели.
— Ну, ты, брат, с фантазией! Ты меня видел, а я тебя нет?
— Так и было.
— Ну, расскажи.
— Кореш у меня был Юрка, да вы его знаете.
— Львов, что ли? — пришло время удивляться Красильникову.
— Я у него фамилию не спрашивал. Просто кореш. А у него родного дядьку беляки в Севастопольскую крепость кинули. Он красным шпионом был. Про него во всех газетах прописали. Юрка из Киева приехал, дядьку выручать. А как выручишь? Деньги нужны.
— Что-то припоминаю. Юрка у какой-то женщины кошелёк украл.
— Да не он, я кошелек тиснул. Юрке кинул, шоб притырил. Ну, спрятал. А она нас закнокала, сирену включила. Ну, вой подняла.
— Помню, было такое. Но тебя я там не видел.
— Я ж не червонец, шоб светиться. Я издаля за вами наблюдал, как вы его повели…
— Так! Это мы выяснили! — остановил Красильников воспоминания. — Давай, лучше, о деле! Дело серьезное!
— Можно, — согласился Турман и спросил: — За так, чи сармак будет?
— А что нужно?
— Шамовка [29] .
— Сколько вас тут?
— Много. — Турман обернулся и крикнул в глубину сторожки: — Слышь, Гнедой! Пересчитай, сколько нас?
— Семеро! И двое хворых, — услышал Красильников тонкий голос мальчишки по прозвищу Гнедой.
— Во! Девять! Говорите, дяха, дело! В цене сойдемся.
— Выследить кое-кого надо.
— Покажете — выследим.
— А я и сам его ни разу не видел.
— Ну, вы даете! Найди того, не знаю кого.
— Надо будет пару дней погулять по Базарной площади, возле галантереи Рукавишникова.
— Так ее уже там нет. И Рукавишников смылся.
— Там какие-то мастерские, — небрежно сказал Красильников.
— Погуляем. И что дальше?
— А дальше, когда появится нужный человек, я дам знак. Какой — договоримся.
— А если не появится? Пропала наша работа?
— Не пропадет. Я наперед кое-что дам: пару буханок хлеба и что-то до хлеба. «Кровянки» [30] , может.
— Вы на «кровянку» не поскупитесь. Народ шамать хочет, — нахально попросил Турман.
Видя мирную беседу Турмана с незнакомцем, беспризорники постепенно подтянулись к выходу. С любопытством рассматривали Красильникова голодными глазами.
— Будем считать, договорились! — сказал Красильников и, оглядев обступивших его мальчишек, велел Турману: — Кормить будешь всех. А на дело возьмешь, кто постарше, пошустрее.
— За это не дрефьте! Дело знакомое. Один дядька нас нанял за его кралей понаблюдать. Все чин-чином сделали. Два дня нас в «Обжорке» кормил. И ещё царский червонец на лапу положил. Настоящий, не «керенку» какую-нибудь.
* * *
Город после бегства Врангеля постепенно оживал. Люди с тихих патриархальных окраин потянулись к центру. Бродили по Екатерининской, Итальянской, Генуэзской улицах, гуляли по Базарной площади и Лазаревскому скверу. Подходили к разбитому снарядом фонтану «Добрый гений», сворачивали к памятнику Александру Третьему, поставленному «Благодарной Феодосией» за то, что перенес сюда порт и протянул железную дорогу.
Новая власть решила, что благодарить царя не за что и незачем. Строили порт и тянули сюда железную дорогу простые мужики, а благодарит город царя. Несправедливо. И чтобы стереть с памяти феодосийцев эту историческую ошибку, трое рабочих с кирками и ломами добросовестно крушили памятник, точнее, его основание. Бронзу ни лом, ни кирка не брали, и поверженный на землю царь походил на раненого солдата. Такая в России традиция: каждая новая власть, прежде всего, обращает свой гнев на памятники.
Кое-где на центральных улицах, по старой памяти, стали открываться магазины. Но полки в них пока были пустые.
Бойко работал только магазин «Хлебная торговля». После ухода белогвардейцев водолазы извлекли из затопленной баржи мешки с мукой, она почти не пострадала в воде, и в городе стали выпекать хлеб. Пекаря-буржуя поначалу арестовали, потом стали привозить в пекарню в автомобиле и в сопровождении охраны. Потом сопровождение отменили. А еще через день, когда выяснили, что пекарь все же не буржуй, а трудящийся, отменили и автомобиль.
На Базарной площади внимание привлекла торжественная и нарядная вывеска — черные буквы по красному фону. Она сообщала об открытии ремонтной мастерской и, как и хлебная торговля, представляла интерес для порядком обносившихся за годы войны обывателей. Мужчины и женщины ходили в старых тяжелых солдатских ботинках, носили невесть что, тоже чаще всего, перешитое из солдатской и красноармейской одежды.
Замки мало кого интересовали потому, что во времена смуты все, что можно было, разграбили и растащили. Зато популярность приобрели прочные запоры. Ими закрывались на ночь не столько от грабителей, сколько от молодежи, несмотря на комендантский час рыскающей по домам в поисках чего-нибудь съестного. Они были вооружены. Обрез на базаре отдавали за буханку хлеба, за две можно было выменять револьвер «смит-вессон» или системы «Наган». Патронами торговали, как в давние добрые времена семечками.
И все же уже в первый день в сапожную мастерскую пришел одноногий инвалид и попросил отремонтировать подошву на одном принесенным им ботинке. Появились клиенты и у портного.