Внутри комната Оскаруса была просторнее спортивного зала. Тут и десятку циклопов нашлось бы где попрыгать. «Нет, точно без пятого измерения не обошлось», – подумал Ягун. Он всегда думал об этом, заходя в эту комнату, и сам удивлялся, как предсказуемо течет в иных ситуациях его прыгучая мысль.
Открыв дверь, играющий комментатор на минуту остановился на пороге, определяясь. У окна на кривоногой кушетке лежал Демьян Горьянов и пролистывал подшивку «Магического оборзевателя» за прошедший год.
«Ну, Горьянова нам даром не надо!» – подумал Ягун, торопливо вспоминая, не пил ли он сегодня молока.
В кресле у камина сидел Шурасик. Выпускник Тибидохса, а ныне магфордский магспирант, задумчиво чертил в воздухе буквы, и они повисали дымными кольцами.
– Возможно, не я первый заметил, но какое забавное все же слово: «победа»! – сказал Шурасик.
– Чего же в нем забавного-то? Прочное такое слово, радостное. Слово «облом» нравится мне гораздо меньше, – не понял Ягун.
– Да вот смотри, что получается, если от него отгрызать по букве! – сказал Шурасик, начиная по одному рассеивать дымные кольца. – «Победа – обеда – беда – еда – да»! Ну не прелесть, а? А из твоего «облома», кроме «лома», ничего ценного не получишь.
– Ты это напрасно. Лом иногда тоже бывает полезен, – заявил Ягун и отошел от Шурасика.
Гуня Гломов методично обрабатывал кулаками грохочущий щит, укрепленный на массивном, из цельного дубового ствола манекене. После каждого удара манекен проворачивался и атаковал Гуню тяжелыми деревянными шарами, прикованными цепью к его далеко отставленной руке. Гломов с гоготом приседал, и шары проносились у него над головой.
Шурасику первому надоели производимые Гломовым звуки. Он потрогал пальцем ушную раковину и, поморщившись, сказал:
– Гуня, довожу до твоего сведения, что этот манекен предназначен совсем для других целей!
Гуня обернулся, утратил бдительность и тотчас был сбит с ног коварными шарами. Рыча, он вскочил и боднул щит лбом.
– В летописях упомянуто, что некогда манекен стоял рядом с драконбольным полем. Всадник должен был ударить копьем в центр щита, и, если он делал это недостаточно точно, шары выбивали его из седла.
– А если в центр? Шары не проворачивались? – недоверчиво спросил Гуня.
– Проворачивались, родной, еще как… Но вес шаров был так рассчитан, что они проносились над всадником, не задевая его, – заверил его Шурасик.
Велев Гуне отойти на три шага, он выпустил две боевые искры – одну в центр щита, другую в край. В первом случае шары безвредно пронеслись над головой Гуни. Во втором – сбитый с ног Гломов издал боевой клич и кинулся убивать Шурасика.
Ягун хмыкнул и, заметив вошедшего Жикина, направился к нему. Доводить Жорика было одним из самых больших интеллектуальных удовольствий бурной юности играющего комментатора.
– Жикин, паладин души моей, поведай мне, отчего на твоем прекрасном лице написано такое невыразимое страдание? – спросил Ягун выспренно.
– Чего? – не понял Жора.
– А того! Говорю: чё тухлый такой? – пояснил Ягун.
Жикин подозрительно посмотрел на него. Лицо играющего комментатора выражало лишь искреннее участие. Жора же был не из тех, кому идет на пользу отрицательный опыт.
– Да вот, Склепова меня добила только что!
– Чем? Лопатой?
– Нет. Подвалила и спрашивает: «Жор, тебе не стыдно выглядеть так кошмарно? И не надо демагогии: отвечай только «да» или «нет»». И что я мог ответить? «Да» – «Нет»? – вознегодовал Жикин.
Ягун посмотрел на него с состраданием.
– Прекрасный вопрос! В духе фрекен Бок: «Вы перестали пить коньяк по утрам?» Но я знаю вопрос еще лучше, своего рода тест на интеллект. После него три человека из десяти полезут с кулаками, а еще пятеро перестанут с тобой разговаривать.
– И что за вопрос? – заинтересовался Жикин.
– «Что ты почувствуешь, если я по большому секрету скажу тебе, что ты совсем тупой?»
Жора задумался. Заметно было, что он и так и сяк поворачивает вопрос и не находит достойного ответа.
– А ты что почувствуешь, Ягун? – спросил он.
– Удовольствие, родной мой. Глубочайшее удовлетворение. К человеку, который смеется, когда на него катят бочки, никто никогда не пристает. Поверь моему опыту!
Дверь скрипнула, и в комнату мага Оскаруса просунулась голова Ваньки.
– О, Ванек! Иди сюда, друг Ваня! – подал голос Демьян Горьянов, которому наскучило читать «Магический оборзеватель» и хотелось, чтобы что-нибудь в ком-нибудь прокисло.
Ванька молча показал Горьянову скрещенные пальцы, и тот, убедившись, что дело не выгорело, отвял. Когда Ягун встретился с Ванькой взглядом, тот поманил его и сразу исчез. Ягун последовал за ним.
– Тайны? Что за тайны? – с интересом спросил Жикин.
Ягун посмотрел на него и, прошептав: «Амурные дела!» – исчез. Жора некоторое время простоял неподвижно, осмысливая ответ, а затем лицо у него стало сладким, как у кота, который предчувствует сметану, и он произнес: «О! О! О!» Ягун просчитал все верно. Амурные делишки являлись единственными, которые Жикин более-менее был способен понять.
Ванька быстро шел к лестнице, придерживая на бедре сумку с драконом. Он очень спешил. Ягун едва нагнал его.
– Звал? Что случилось-то? – спросил он.
– Скоро сам поймешь! – сдержанно отвечал Ванька.
Ягун заметил, что лицо у него было гневным и сосредоточенным. Примерно таким оно было в день, когда Ванька готовился к дуэли с Пуппером. Ягун достаточно изучил Ваньку и отлично знал его характер. Если сам Ягун вспыхивал всегда мгновенно, но столь же мгновенно погасал, то Ванька разгорался всегда долго, постепенно, неохотно, но когда это происходило, погасить его было уже невозможно. Он шел упорно и до конца. Будь иначе, не выжить бы ему в Дубодаме.
– Надеюсь, ты не меня бить собираешься? Я существо ранимо-болтливое! После меня пылесос осиротеет! – сказал Ягун.
– Не тебя, – отвечал Ванька.
– Это радует. Можно я умру от счастья прямо сейчас?
– Перестань, Ягун… Скоро тебе будет совсем не смешно, – сказал Ванька, поморщившись.