Проводив их взглядом, Аникин по инерции поднял глаза выше. Реакция сработала быстрее, чем он успел осмыслить ситуацию. Из крайнего правого окна второго этажа высовывался человек в грязно-сером кителе и такой же серой кепке. На плече у него лежала труба гранатомета, увенчанная конусообразной гранатой, значительно больших размеров, чем у фаустпатрона. Граната была направлена в сторону «тридцатьчетверки».
Позиция для стрельбы по танку у немца была неудобная, так как откос окна закрывал нужный ракурс. Поэтому «фаустник», свесив левый локоть наружу, вылез почти всем туловищем за границу подоконника, грозя выпасть на улицу. В таком положении его и настигла очередь, выпущенная Аникиным из его «папаши».
Фашист в один миг оброс красными фонтанчиками. Словно заряд электрического тока прошел сквозь него, вырвав из рук трубу гранатомета и бросив ее вниз вместе с брызгами крови.
* * *
Внимание Аникина уже переключилось на здание слева. Со стороны дома, в который Буряк и Шпаликов втащили раненого Амелю, по окнам противоположного здания стреляли люди Шевердяева. Они использовали укрытия в несколько этапов, стараясь не отставать от экипажа Шаталина: от угла дома стремительным рывком к мешкам вокруг развороченной «зенитки», оттуда – гусиным шагом вдоль искореженных листов обшивки водонапорной башни.
Плотный огонь со стороны штрафников, двигавшихся под прикрытием танка, и группы Шевердяева дал свои результаты. Немцы не могли нос высунуть из оконных проемов здания. Не дожидаясь, пока они очухаются, Шева и его бойцы с ходу вошли в дом, принявшись выкуривать немчуру из каждой комнаты.
Аникин в этот момент уже бежал вместе с остальными в фарватере шаталинской «тридцатьчетверки». По пути он вновь на короткое время потерял из виду Жижевича. Когда тот, запыхавшийся, но со счастливой физиономией, снова возник рядом, Андрей не удержался, чтобы не поинтересоваться причиной такой неуместной радости.
– Во, трофей, таварищ камандзир… – с гордостью произнес Жижа, демонстрируя запросто закинутую на плечо, на манер копья, трубу гранатомета «панцерфауст».
– Во черт… Ты ж нас всех укокошишь… – только сумел вымолвить Аникин.
На миг он даже растерялся. Одноразовый гранатомет был во взведенном состоянии и мог сработать при любом неосторожном движении парнишки. Но уж больно ухарский вид был у Жижевича.
– Смотри, на кнопку не нажми… Вот эту… – пальцем ткнул Аникин.
– Зразумеу… – радостно промычал в ответ счастливый Жижевич.
Хаген смутно помнил, как он очутился в пролеске, в который упиралась невысокая дамба, сопровождавшая канал. Пока он отлеживался в сыром осиннике, зажмурив глаза, внутри его головы продолжало полыхать пламя взрывов истошно ревущихся мин. Полковые минометы обрушили на поле целый град смерти. Немецкие минометчики поддержали попытку стрелкового батальона контратаковать русских. Только никакой попытки не получилось. Русские зацепились за взятые штурмом траншеи, а их артиллерия смешала позиции вражеских минометчиков с землей.
И Отто смешался с землей. Наверное, он некоторое время находился без сознания. Он и сейчас, напрягая память, не мог зримо воссоздать, что с ним происходило после смерти Ранга. Зато лицо Ранга – восковая маска с темно-красной струйкой крови в углу белого рта – все время стояло перед глазами. Как будто он надел эту маску на себя. Что ж, вполне возможно, что Готлиб передал ее Отто по праву наследования, вместе со своим смертным жетоном. И жетоном несчастного Штайма.
Больше в сознании ничего не осталось. Только какие-то осязательные ощущения: земля, дымящиеся воронки, убитые солдаты. И ужас, смертельный, животный ужас, который заставлял его, зажмурив глаза, переползать через трупы, как через земляные бугорки, и ползти, все время ползти вперед.
Ни одного живого, только смерть, ревущая и стенающая, как изголодавшаяся стерва, впавшая в истерику, и в этой истерике вздымающая землю до неба, перетряхивающая ее, как замызганную тряпку, за которую зацепилась обреченная вошь, букашка, человеческое насекомое – он, Отто Хаген…
Когда Отто открыл глаза, он так и не решил, спал он или просто бредил. В нем боролись две равновеликие силы. Одна словно говорила ему: лежи, и будь что будет. Всё к черту, лежи, отдыхай, ты устал, ты смертельно устал… Эта сила обволакивала мозг и тело, словно в саван, укутывала его в свою сладостную паутину.
Другая сила обладала не меньшей мощью. Она тоже говорила, нашептывала одно и то же слово в самые уши: беги, беги, беги… Эта сила была страхом, древним, как мир, может быть даже древнее. Он был древним, как эта война, рыщущая вокруг.
Страх оказался сильнее усталости. Русские могли найти его в любой момент. Эта мысль пробуравила Отто насквозь, до самой хлюпкой поверхности лежалого перегноя, выстилавшего землю в осиннике.
Хаген с трудом перевалился со спины на живот и пополз вперед. Он видел перед собой только часто-часто торчащие толстые стволы старых осиновых зарослей и проглядывающую за этим частоколом, унылую серость неба. Свет неба был такой тоскливый и приглушенный, что непонятно было, начало ли смеркаться или это пасмурный день свесил до самой истерзанной смертью земли свою отвратительную бряклую утробу.
И Отто полз по этому склизкому нутру, вслушиваясь в грохот орудийной канонады, рев летящих мин, автоматную и пулеметную стрельбу. Ему казалось, что кольцо этих звуков сужается, подбираясь к нему со всех сторон, как мерзкий частокол нескончаемых осин, через который было невозможно пробраться.
Хагену показалось, что он полз бесконечно долго, пока, наконец, подлесок не закончился и он не очутился в заросшей кустарником ложбине, вплотную примыкавшей к проселочной дороге. Огибая осинник, она тянулась с северо-запада, видимо, со стороны дамбы, которая осталась где-то в стороне, далеко справа. Так казалось Отто, пытавшемуся на слух воссоздать картину того, что творилось на оставленном им поле боя.
Дорога пересекала неширокую открытую местность, больше всего смахивающую на луг, и уходила в лес, который казался отсюда, из ложбины, мрачным, как смерть. Это из-за пасмурной хмари, которая нависала сверху. Видимо, день действительно клонился к закату, так как все окружающее приобретало совсем заунывный вид.
Вдруг метрах в десяти выше по дороге, в примыкавшем к ней кустарнике раздался треск ломаемых сучьев. Как будто крупное дикое животное продиралось через кусты, стремясь во что бы то ни стало выбраться из осинника на грунтовую проселочную колею.
Из кустов, замедляя очень быстрый шаг, с «МП-40» наперевес вышел солдат. Он замер как раз на середине дороги и прислушался, вращая головой и внимательно оглядываясь вокруг. Это был немецкий солдат, в полной экипировке: каска, амуниция поверх куртки, схваченной ремнем, с котелком и плащ-палаткой за спиной. Помимо «сухарки» на правом боку Отто ясно разглядел свисавший на бедро кожаный футляр для кусачек и характерные саперные подсумки цвета «хаки». Они болтались на ремне с обоих боков.