— Здоровеньки булы… Николай… — обрадованно бросился к нему Андрей. — Ты ранен?
Он схватил бойца за плечо и внимательнно осмотрел его. Видимых ранений не было, но толком понять, цел ли Карпенко, было нельзя. И лицо, и гимнастерка, и весь он был покрыт толстым слоем копоти, черных, угольных пятен.
— Бувало й гирше [11] , командир… — произнес наконец Николай. — Общение, понимаешь, с землячками… отнимает много сил. Ух, и намаялся я… два часа гранаты кидать…
В развалины хаты один за другим ввалились Мадан и Талатёнков.
— Карпенко?! — все не мог сдержать порыва Телок. — Ну, ты даешь! Как же ты выжил тута? А? Тут же кишит этими пятнистыми…
— Да я и сам не верю, что вас дождался… — устало, но счастливо улыбался Карпенко. Он уже подтянул ноги и присел на корточки, растирая копоть и грязь по лицу.
— Тут еще недельку обороняться можно… — весело сообщил он. — Видали арсеналец? А?
Он кивнул в угол. Андрей только сейчас увидел несколько ящиков, длинных и покороче, штабелями и вразброс стоявших возле печи. Несколько из них были раскрыты, с других крышки просто сорваны. В одном лежали «фаусты», в других — гранаты.
— Там и патроны есть. Я как раз набрел на нужную хату. А Жила, гад, сбежал… когда меня эти басурманы повязали… Где Жила-то? Скажу ему пару ласковых…
Карпенко произнес это с наигранной угрозой. Появление товарищей прогнало все его обиды.
— Убили Жилу… — ответил Аникин. — Он танк поджег…
— Жалко… — понурился Карпенко. — Ладно, бог ему судья… Выходит, второй уже, а, командир?.. Мы с Жилой-то с наскока такого шухера тут навели. В открытый люк гранатами забросали.
— Он рассказал…
— И то молодец… — опять развеселился Карпенко. Долго горевать явно не входило в его ближайшие планы.
— Ты-то как оказался тут? — спросил Аникин, осторожно выглядывая в оконный проем. Эсэсовцы, уже очухавшись, занимали круговую оборону на дальних подступах.
— Да рассказать, не поверите, товарищ командир, — с жаром отозвался Карпенко. — Мы ж за языком пошли. Я тут к бабуське и обратился. По простоте душевной. «Так, мол, и так… треба вызнати, где тут фашист поховався…» Ну, она меня и ведет сюда, в самую хату. А тут, понимаешь, сидит орава этих головорезов пятнистых, человека четыре, и офицерик немецкий. Жрут, понимаешь, и самогонку глушат. Сами взмыленные, пушки их при них, к ногам прислонены. Видать, только-только передо мной, с пылу с жару, зашли. Одного из пятнистых этих хата была. Я уже потом понял. Ну, через пару секунд… Старушка, значит, божий одуванчик, едрена корень, заходит и чинно так: «Ось, хлопцы, подывиться, кого я вам привела». У тех, понятное дело, кусок вместе с горилкой поперек горла застрял… Похватали свои стрелялки и в меня уставили. И как меня осенило, сам не знаю. У меня оборонительная на ремне висела, возле руки прямо. Я ее хвать и чеку дергаю. Представляешь, командир? Вместе с усиками неразогнутыми… С мясом, короче… От страха силушка взялась. «Что! — ору. — Обделались?! Только пульните в меня кто, всех к чертовой матери разнесет. И ораву вашу, и бабушку, и младенца с мамашей». Там вот, в другом от ящиков углу, где сейчас пробоина в стене, занавесочка была, неприметная такая. Так оттуда женщина вышла с младенцем. Белая, как полотно. И остальные все, и немец, и эти… эсэсовцы. Все наложили в штаны почище меня. Известное дело, подыхать неохота. А молодуха вдруг скулить начинает: «Гринько, ни стриляй в нього… и воны нехай не стриляють». А они все остолбенели точно. А я опять ору: «Видите: вот граната, а вот чека! Только выстрелите. Видите, щас рванет и всех вac — в клочья! Зрозумили?!» — кричу. И для наглядности трясу «лимонкой», а в другой руке — кольцом. Чуть палец не оторвал чекой этой чертовой. А баба опять начинает причитать и трясется вся, чисто лихорадит ее. А один из них — детина такой здоровенный, который возле бутыли с горилкой сидел: «Замовкни!» — на нее ощерился, а потом губами своими обескровленными шепчет немцу: «Мол, пан лейтенант, не треба стриляти»… Он больше всех перепугался. Ну, короче, вышли они все, а офицерик и баба с ребенком — последние. Это я так сказал… Чтобы у них мыслишек каких шальных не возникло по пути… А что делать, командир?.. Ну, потом они, конечно, вдарили… Трясли меня из всех видов стрелкового оружия. Сами видите, шо тут творится. Но, правда, и я оборону занял. Они ж мне целый арсенал оставили. Но уж намаялся, сил нет… Они тут поначалу старались сильно не шуметь. Я так понял, что многие из пятнистых тут местные. Берегут, гады, хозяйство. Думали поначалу Колю Карпенко голыми руками взять. А дудки… Запорожских так просто не возьмешь. В нас, понимаешь, кровь чересчур гремучая, казацкого разливу… Вот они и осерчали, леоперды эти… И давай рушить все тут. Не знаю, как жив остался. Думал уже — все… Сердитый витер завыва…
— Похоже, тут новый порыв ветра намечается… — произнес Аникин, выглядывая в окно. Эсэсовцы катили вдоль улицы в их сторону малокалиберную пушку, «тридцатисемимиллиметровку».
— Смотрите, кто к нам пожаловал… — произнес он.
— Ого… — засмеялся Николай, выглянув в окно. — Они ее что, из музея прикатили? Такие допотопные я еще до Сталинграда на переднем крае видел.
— Видать, немцы оснастили эсэсовцев по последнему слову военной техники… — заметил Андрей.
Но все равно, сейчас эта пушечка являлась для штрафников самим воплощением смерти.
— Эх, не судьба, видать, запасам фашистским сохраниться… — с озорством, театрально вздохнул Талатёнков, подхватив фаустпатрон. — Знать бы еще, как с этой штуковиной обращаться… — вздохнул он.
В этот момент очередь полоснула по наружной стене. Несколько пуль влетели в оконный проем, заставив всех вжаться в глиняную пыль.
Аникин, подобравшись к Талатёнкову на полусогнутых, быстро выхватил у него гранатомет из рук. Это был самый малокалиберный, простой в обращении «фауст».
— Запоминай, на ходу… — быстро проговорил он, еще быстрее работая пальцами. — Вот это прицел, его — вверх… Потом за этот винтик — вперед двигаешь, будто затвор, до отказа. Потом обратно и влево. Видишь, вылезла кнопочка…
— Ага, — с нескрываемым любопытством отозвался Телок. Мадан наблюдал за движениями командира так же внимательно, стараясь не пропустить ни одной детали.
— Эта самая кнопочка нам и требовалась… — сказал Аникин. — Только сзади меня не стойте. А то мигом шашлык из вас сделаю…
— Я когда первый пальнул, так чуть не изжарился… — произнес Карпенко. — Сзади, из трубы, как вырвалось пламя. В стену шарахнуло и по всей горнице разметало.
— А я смотрю, чего это ты без бровей и без ресниц… — откликнулся Талатёнков.
— Да ну… — испуганно схватился за лицо Карпенко.
— Ничего, до свадьбы новые отрастут… — успокоил его Аникин. — Еще гуще… Ресницы — не руки, а брови — не ноги…