Но, как водится на войне, обстановка стала меняться с такой быстротой, что от первоначального замысла высоких штабных умов уже через несколько часов не осталось ничего похожего.

Предпринятое на широком фронте наступление не позволило обеспечить концентрацию на каждом отдельном участке. Сначала свои бомбовые удары в другие квадраты пришлось перенести авиации, потом срочно сняли с позиций артиллерии, и, наконец, пришла очередь танкистов.

После того как стало известно, что немцы перебросили в район танки, пехоту и механизированные части, в первый эшелон атаки командование дивизии выдвинуло венгерский полк. Бывшие союзники гитлеровцев теперь должны были принять на себя первый удар противника.

Отчасти штрафников эта новость ободрила. Роль тарана, проламывающего брешь в железобетонной стене фашистских укреплений, должны были выполнять именно бойцы отдельной штрафной роты майора Шибановского. Но теперь новоиспеченным союзникам-венграм представилась возможность доказать верность своей новой присяге. И командование эту возможность с легким сердцем предоставило. Как ни крути, даже самые отпетые штрафники – все же свои по сравнению с недавними гитлеровскими приспешниками.

Об этом пространно рассуждал капитан Зворыкин перед началом боя, не давая вставить слова ни ротному, ни начштаба. А потом был какой-то странный и непонятный бой, во время которого Аникин и его подчиненные, пожалуй, впервые должны были обеспечивать второй эшелон атаки и следить за тем, чтобы ни один мадьяр не побежал с передовой. По сути, это означало что-то вроде заградительного отряда.

Сразу после артобстрела, на заре, танки двинули вперед. Мадьярская пехота ушла за ними следом, а рота Шибановского залегла позади на почти километровом участке, вдоль насыпи, ожидая следующих указаний. Но никаких указаний не последовало. Впереди началась настоящая кровавая свистопляска. Фашистские танки сцепились с нашими. «Тридцатьчетверки», действуя умело и дерзко, превратили их бронированные машины в факелы.

Черный, коптящий дым накрыл высоту, а когда он рассеялся, все было кончено. Нашим танкистам было приказано отступать, что они и сделали. Осталось неизвестным, получили такой приказ мадьяры или нет. В любом случае, из них отступать было уже некому. И для штрафников никакой кровавой работы в это утро не случилось. Никто из новоиспеченных союзников не побежал и поле боя не покинул.

V

После того как танки ушли и ситуация изменилась, майор собрал в штабе командиров взводов и их замов. Необходимо было уточнить диспозицию, как выразился майор. И тут замполит и ввернул:

– Вы что имеете в виду, товарищ майор? Под словом диспозиция?

Майор любил всякие замысловатые словечки употреблять.

– А вы не знаете, капитан, что такое диспозиция? Вот передо мной лежит письменный боевой приказ командующего дивизией… Понятно вам, что такое диспозиция?

– Мне очень хорошо известно, что такое диспозиция… – надувшись, как индюк, процедил капитан Зворыкин. – Я это словечко наизусть запомнил, когда мы недобитых белых офицеров допрашивали… Ох, они и рассказывали про диспозицию. Бумаги не хватало записывать…

В штабе нависла тяжелая пауза. Аникин ожидал, что сейчас произойдет взрыв. Майор в порошок сотрет этого плюгавого замполита. Не зря каптенармус Малашенко признался, что слышал от Чувашова, будто замполит раньше служил в ГПУ и за какую-то серьезную провинность переведен в агитпроп и отправлен на передовую. По словам старшего сержанта Малашенко, у капитана будто бы очень серьезные связи чуть ли не в особом отделе армии. Как бы там ни было, а выходило, что не зря капитан Зворыкин в штрафную попал, пусть даже в постоянный состав.

Да, у него в маленьких кабаньих глазках написано все его душегубское прошлое. Зрачки палача – черные, выпуклые, как пуговицы, и никаких эмоций и сомнений. И лицо – землистое, покрытое оспинами, как будто в него зарыты все замученные им трупы. Словно всегда немытое, хотя от капитана всегда за версту несло хорошим одеколоном. Покойнички, в памяти упрятанные, разлагаться начинают, вонь такая идет, что никаким одеколоном не перебьешь.

Майор неожиданно повел себя так, как никто от него не ожидал. Он будто прочитал мысли Аникина насчет замполита.

– У вас очень насыщенное прошлое, товарищ капитан… – совершенно спокойным голосом произнес ротный. – И, дабы поберечь ваш слух и не воскрешать в памяти старорежимные призраки расстрелянных вами белогвардейских врагов революции, я впредь приказываю: слово диспозиция больше не употреблять! Вместо безвозвратно устаревшего слова «диспозиция» впредь употреблять словосочетание «боевой приказ».

Майор говорил с расстановкой, каждый раз со смаком и акцентом произнеся слово «диспозиция». Сквозь сдержанный тон в его словах прорывалась нескрываемая язвительная издевка.

– Или же не менее общеупотребительное слово директива. Надеюсь, в богатом словарном запасе старорежимных офицеров не имело такой популярности. Надеюсь, капитан Зворыкин, слово директива не вызывает никаких болезненных ассоциаций в вашем утомленном героическими подвигами сознании?

– Никак… никак нет, товарищ майор… – еле выговорив, глухо прохрипел замполит. Пунцовая краска пробилась на поверхность его изрытого лица сквозь землистые рытвины.

– Отлично! – как ни в чем не бывало отрезал майор. – А теперь перейдем к ситуации. Как вы знаете, в результате боя опорный пункт вновь занят вражескими подразделениями.

– Это все трусливые мадьяры… – не удержался капитан. – Не надо было посылать их вперед. Нет сомнений, они без боя уступили укрепления своим союзничкам.

– Как известно, размещение венгерских подразделений на острие атаки было произведено согласно директиве штаба дивизии. Не так ли, товарищ капитан?

Шибановский, повысив голос, резко развернулся к замполиту. Не дожидаясь ответа, он продолжил:

– Согласно оперативной сводке, предоставленной командиром танкового батальона, венгры оказали ожесточенное сопротивление наступающей немецкой пехоте и танкам. На итог боя повлияло значительное превосходство врага в живой силе и технике… И другие обстоятельства… сами знаете, какие…

VI

Эти обстоятельства и сейчас не выходили у Аникина из головы. Черт бы побрал эту голову. Тупая боль тоже крепко засела в мозгу, давила в уши все нестерпимее.

После того как уполз Талатёнков, фашистские минометы принялись садить еще чаще. Но, как выяснилось, это был всплеск перед затишьем. Спустя несколько минут – бесконечных, наполненных взрывами и грохотом – наступила тишина. Андрей сразу почувствовал облегчение. Неужели этот грохот прекратился? Похоже, время подошло к обеду.

У немцев по этой части обычно все соблюдалось с чрезвычайной пунктуальностью. А для аникинских бойцов обеденное время являлось просто вехой отсчета дневного времени. Обоз роты вместе со взводом минометчиков застрял где-то позади, в районе взятого первого кольца. По формулировке старшины, для пополнения запасов продовольствия и матчасти.