Это дало возможность Хагену, взяв на буксир Рольфа и «МГ», попытаться оттащить их в более безопасное место. Хаген уже несколько минут назад заметил подобие ложбинки, создававшее иллюзию защиты от вражеских пуль.
В любом случае, надо было сменить место, к которому снайпер с колокольни так хорошо приноровился, что не давал Отто даже шевельнуться. Тащить раненого помогал снег. Сухое крошево создавало эффект скольжения, который облегчал перемещение тяжеленной туши Адлера.
Мощный взрыв поднял горящую «Пуму» в воздух. Листы бронированной стали, оторванные взрывной силой, разлетелись во все стороны, в радиусе нескольких десятков метров. Скорее всего, взорвался неизрасходованный боекомплект.
Из огненного смерча чудовищной силы выплюнуло горящие человеческие останки. Охваченный огнем, жуткий силуэт с силой шлепнулся в снег всего лишь в нескольких шагах от застывших в ужасе стрелков. Температура горения была такой сильной, что даже в снегу обугленная масса, окончательно потерявшая черты человеческого, продолжала плавить воздух бесцветными языками пламени. Трупы других членов экипажа попросту испарились в этом горниле.
Вершина опорного пункта сотрясалась от разрывов артиллерийских снарядов.
– Отходим! Отходим! – раздался чей-то истошный крик.
Выполнить это в реальности оказалось не так просто. Те, кто сразу подчинился прозвучавшей команде, не могли даже встать на ноги. Солдаты стали постепенно отползать, пытаясь отстреливаться от еле уловимых за насыпью силуэтов русских.
Хаген продолжал вести огонь по насыпи из пулемета Рольфа. Он пытался обеспечить прикрытие для начавшей отступление роты. В любом случае, он не мог оставить Адлера здесь одного, истекающего кровью.
Санитаров поблизости не наблюдалось. Чертовы проходимцы, отсиживаются где-нибудь в воронке, наложив от страха в штаны. Только выругавшись, Отто заметил, как по склону пробираются два кранкентрегера. [6] Они под перекрестным огнем тащили наверх на носилках какого-то офицера. Хаген понял это по фуражке, которая лежала у раненого на животе. Может быть, это был лейтенант Шульц. Может быть, он был уже убит. А Рольф был ранен, и его срочно нужно было унести с поля боя.
Взрыв рванул на склоне, накрыв мерзлым грунтом карабкавшихся по скату санитаров. Кранкентрегеры, выронив из носилок раненого, покатились по снегу вниз. Неужели всех троих накрыло? Дым рассеялся, и Отто увидел, как уже один из носильщиков, взвалив офицера, как мешок картошки, на спину упрямо ползет вверх по скату.
* * *
Мимо Отто и раненого Адлера, в сторону высоты отползал солдат. Хаген с трудом признал его перепуганную, выпачканную грязью физиономию. Это был Вейсенбергер, паршивая овца стрелковой роты, заполучивший свое тавро после вчерашней стрельбы по жительницам Вечеша. В его глазах застыл испуг. Он полз, быстро-быстро работая локтями, ничего не замечая вокруг.
– Вейсенбергер! Вейсенбергер!.. – закричал ему Хаген. – Ползи сюда!..
Тот оглянулся не сразу. Наконец, в его обезумевшем взгляде сверкнула искра понимания.
– Ползи сюда, поможешь мне с Адлером. Ползи, говорю… – срываясь на открытую угрозу, крикнул Отто.
Вейсенбергер подполз.
– Бери пулемет… – быстро приказывал ему Отто. – Бери, говорю… И мой карабин… Я потащу Рольфа, а ты будешь помогать…
Вейсенбергер не проронил ни звука. На лице его застыла такая гримаса страха и муки, что, казалось, он от ужаса разучился говорить. Но Вайсенбергер старался. Он не только тянул на себе два пулемета и карабин Хагена, но еще и пытался ухватывать раненого Рольфа под мышку, чтобы Отто было легче тащить тяжеленного Адлера.
«Не так уж он безнадежен… – вдруг подумал Отто про Вейсенбергера. – Просто у парнишки еще не было времени основательно провариться в котле войны. Вот его и подвела мальчишеская самоуверенность. А теперь, наложив в штаны, все равно старается. Пытается искупить свой позор».
И тут, посреди разрывов и свиста пуль, в мозгу Отто вдруг всплыла фраза, та самая, которая истлела в дыму самокрутки. Дорога цена искупления…
Крапива постучал. Хозяйка открыла дверь, даже не спросив, кто там. А Аникин вошел первым мимо застывшей в испуге дородной фигуры открывшей дверь женщины.
Для этой семьи появление русских солдат было как снег на голову. Дети испуганно прижались к матери, как цыплята к квочке. Андрей пытался объяснить, что они переждут ночь и уйдут, но женщина только мотала головой: мол, не понимаю, и все тут. Испуг немного прошел, когда Аникин достал из вещевого мешка и демонстративно положил на стол коричневый кирпич хлеба и две банки мясных консервов. Они убедительно блестели на столе, отражая мягкий свет заснеженной ночной улицы, проникавший в окна поверх занавесок.
– Не бойтесь. Вас никто не тронет… Это вам, вам… – повторял Андрей, обращаясь к хозяйке и указывая рукой на еду.
– Köszönet [7] … – кое как справившись с испугом, ответила хозяйка.
Она тут же, говоря что-то строгим шепотом, собрала детей к себе в кучу – девчушка лет семи, сестричка поменьше и совсем маленький брат-карапуз, которому было не больше трех лет. Этот детский сад женщина отвела в маленькую комнатку, взяв младшего на руки.
Андрей, чтобы быть окончательно уверенным, прошел следом и заглянул в комнатку. Оказалось, что на руках у женщины помимо малолетних детей еще и больной старик-отец. Он лежал в углу комнатки, на кровати. Женщина, не обращая внимания на Аникина, постелила прямо на пол толстые пуховые перины. Она доставала их из стоявшего здесь же комода, а потом, наклонившись к полу, разворачивала.
– Вот вы, командир, говорите: не трону. Я бы с удовольствием тронул… – облизнувшись, проговорил Талатёнков. Его любопытствующая физиономия появилась из-за плеча командира. – Такая знатная хозяюшка без дела пропадает…
– Я щас тебя трону… прямо в лоб… – с явной угрозой произнес Аникин. – Это приказ. Чтобы руки никто не распускал…
Хозяйка, не разгибая согнутой спины, замерла и посмотрела на них. Наверняка поняла, что о ней говорят. Ничего не сказав, она продолжила стелить постель для детей.
– Вы видели, товарищ лейтенант… – восхищенно прошептал Телок. – Это ж…
– А ну, чешем отседова… Чего пялиться? Не кино… – Схватив бойца за руку, Андрей вместе с ним вернулся в большую комнату. На самом деле формы хозяйки выглядели впечатляюще. Андрей вдруг отчетливо вспомнил свое стремительно свидание с Анной и вытер пот со лба. Вот уже и взопреть успел.
Аникин еще раз повторил: не зажигать свет и не лезть к хозяевам дома. Да, впрочем, ни у кого не было на это сил. Тепло и домашний уют подействовали на бойцов как сильнейшее снотворное. После стольких дней в окопах властно заявила свои права сильнейшая усталость. Назначив в часовые Талатёнкова и Лещенко, Андрей приказал разбудить его через час и тут же провалился в беспробудную бездну сна.