Глаза у Дикого, вопреки ожиданию, были испуганные, как у мальчишки, залезшего в чужой сад и застуканного сторожем. Правда, утоплены они были глубоко в глазницы и в другое время наверняка вызвали бы у Егора другую реакцию. Но сейчас Дикий был уязвим и, как показалось Егору, несчастен, и потому взглядом своим он внушал скорее жалость, нежели страх.
«И этому нужно то же», – подумал Егор.
Оставив веселье, он посмотрел на гостя внимательнее. Через минуту лицо Горина помрачнело. Он отвернулся и сел на кровать.
– Ты погибнешь, если немедленно не уйдешь отсюда, – сказал он.
Дикий помолчал.
– Ты посмотришь запись? – спросил он глухо.
– Ты не боишься погибнуть? – удивился Егор.
Дикий пожал плечами.
– Какая разница, когда мы умрем, – проговорил он. – Это в любом случае произойдет.
Егор с интересом посмотрел на него.
– Ты фаталист?
– Фаталистом я был, – возразил Дикий. – До того, как убил первого человека. А сейчас я просто хочу, чтобы ты посмотрел эту запись.
– Хорошо, – кивнул Егор. – Показывай.
Дикий включил видеозапись и подал смартфон Егору. Тот увидел на экране совсем молоденькую девушку, почти девочку, с лицом, искаженным страданием. Она пыталась улыбаться в камеру, но это у нее плохо получалось, и она все время боролась с желанием заплакать, храбро растягивая рот в подобие улыбки.
– Это твоя сестра? – спросил Егор.
– Да, – тяжело задышав, точно ему сдавило грудную клетку, выдохнул Дикий.
– Запись сделана в больнице?
– Да.
– Ты хочешь узнать, от чего она умрет?
Дикий замолчал. Хрустнул сжатый кулак.
«Имею ли я право? – прислушиваясь к себе, думал Егор. – Тот ли это случай, чтобы поспорить с волей Всевышнего? Или это просто хорошая возможность исправить человеческую беспомощность?»
Он уже увидел все, что интересовало Дикого. И теперь только сомневался, допустимо ли его вмешательство, или он должен отступить и не заходить за черту.
«С другой стороны, – подумал он, – это ли не указание выхода, единственно возможного в моей ситуации? И не значит ли это, что мне дается разрешение?»
– Что скажешь? – спросил Дикий. – Только не ври.
– А если совру?
– Убью.
Простота сказанного не оставляла сомнений в решимости намерений говорившего.
– Тогда не лучше ли мне помолчать? – осведомился Егор.
– Говори, прошу! – взмолился Дикий.
Егор прищурился:
– А на колени встанешь?
Дикий засопел, и в его сопении послышался стон загнанного в угол животного.
– Встану, – выдохнул он.
«Это уж слишком, – подумал Егор, – прав я или нет, а этому бедолаге я не могу не помочь».
– Зря ты ко мне пришел, – вздохнул он.
– Говори! – зарычал Дикий.
Теперь его глаза были глазами того, кем он был всегда – машиной, созданной для убийства. Но Егора уже не мог напугать этот взгляд, пускай даже он мог вызвать трепет у шайки уличных отморозков. Он видел другие глаза, и они-то были для него теперь главной принадлежностью этого огромного человека, такого страшного, такого могучего – и такого, как оказалось, уязвимого.
– Ее можно спасти, – сказал он, возвращая смартфон владельцу. – Если срочно сделать операцию. Ее подвздошную кишку – там, где она переходит в слепую, – пробил обломок зубочистки. Приборы не могут его обнаружить, но это обнаружится при вскрытии. У нее уже начался гнойный абсцесс, так что поспеши…
Дикий бросился к дверям. Но на ходу повернулся и гулко бросил:
– Спасибо!
– После скажешь, – усмехнулся Егор.
Дверь захлопнулась.
«В сущности, я могу остаться ни с чем, – подумал Горин, снова заваливаясь на кровать и предаваясь самому распространенному развлечению всех узников мира, а именно разглядыванию потолка. – То, что мне привиделось, не обязательно произойдет именно в связи со мной. Себя я, по крайней мере, там не разглядел. Но парень погибнет, в этом нет сомнений. Правда, сестру спасет, и это уже неплохо. А такому душегубу жить больше и не стоит… О Господи, о чем это я? Прости, прости… Ну, заносит, хотя я все время должен помнить, что не мне решать подобные вещи. Кстати, я предлагал ему уйти. Он не согласился. Значит, это его выбор, а не мой. А я всего лишь послужил орудием в Твоих руках. Стало быть, все по справедливости?»
Вопрос повис в воздухе, и ответа не последовало. Да и кто должен был дать ответ? Где тот горящий куст, из которого Егор, подобно Моисею, услыхал бы нужные слова? Дождется ли он чего-нибудь подобного или ему не стоит и связывать свой спорный, обреченный вместе с ним на смерть дар – с вечностью, заключенной в слове Божьем? Кто он – порождение дерзкой, но бессильной перед силой небес науки или уникальное творение, созданное по воле и желанию Творящего? К кому он причислен – к избранным и имеющим право или к самозванцам, имя которым легион?
Чувствуя, что его начинает заносить в сферы, трогать которые не следует, и что не одиночество, к которому он привык и которое любил и искал, а изоляция действует на него не лучшим образом, Егор поднялся и начал бродить по комнате, декламируя стихи и думая о чем угодно, только не о том, что переворачивало все его существо и лишало не то что покоя, а способности принимать решения, последствия чего могли отразиться на его здоровье самым пагубным образом. Ничто так не разрушает мозг, как он сам. И вспомнив об этом, Егор понял, что надо остановиться и не терзаться тем, что когда-нибудь само откроется ему.
А если не откроется, то это тоже будет знак, благодаря которому он сможет понять, как глубоко заблуждался относительно своего места на лестнице, уходящей ввысь, – и тогда он смирится, успокоится, и никто никогда больше не услышит от него ни слова, ни полслова.
Ужин принес тот же человек, что приносил обед: среднего роста, среднего возраста, с пустым, будто стесанным рубанком лицом, с манерами истукана, без голоса и, казалось, без плоти. Егор поел, думая о том, что силы ему пригодятся, и принялся ждать. Чтобы скоротать время, он включил телевизор, выбрал канал о животных и под его невинное бормотание задремал, найдя наконец отдохновение от снедающих его мыслей, которые упорно прорывались сквозь все заслоны, возводимые им на их пути.
Но дремать пришлось недолго.
Почувствовав, что в комнате стало как будто темнее, Егор открыл глаза – и снова инстинктивно вжался в постель. Над ним нависала глыба Дикого. «Без очков», – отметил Егор, на всякий случай не шевелясь.
Какое-то время они смотрели в глаза друг другу, затем Егор разлепил губы:
– Как сестра?
Дикий улыбнулся, и оказалось, что улыбка у него вполне человеческая и даже приятная. Только было видно, что делать он это не очень привык и что это был отсвет от того, что грело его глубоко упрятанное сердце и что составляло суть его беспросветной жизни обреченного быть бездушной машиной.