— Ну, сегодня, так сегодня, — сказал он, поднимаясь, — пойду бойцам скажу.
Ротный сделал протестующий жест.
— Не надо, — сказал он. — Ничего не говори! Подожди. Скажем прямо перед прорывом. Чтобы не успели испугаться. А потом им пугаться будет некогда… Пусть пока побудут в блаженном неведении…
За час до того времени, когда Логвиненко запланировал бросок, Попов пробрался к своим минометчикам.
— Товарищ лейтенант, — обратился к нему Воробьев, — мин осталось еще на сутки максимум. Что дальше будем делать?
— Ничего, — пробурчал Юра. — Снимайте прицел, давайте, а я пока тут кое-что вытащу ценное.
— Это зачем? — изумился Толтинов, и раскрыл рот.
Лейтенант посчитал, что нет смысла в излишней секретности:
— Мы скоро отсюда уходим.
Бойцы вздрогнули и повеселели.
— К нам придет помощь?! Когда, сегодня?
Рагулин пробормотал нечто нечленораздельное, но Попов расслышал что-то вроде «Слава Богу, дождались».
— Нет, — резко оборвал восторги лейтенант. — К нам никто не придет. Мы на хрен никому не нужны! Мы сейчас испортим миномет, а потом подойдем к воротам, и все вместе пойдем на прорыв… Как у вас с боеприпасами?
Никто не ответил. Вся троица пребывала в шоке. Видимо, резкий переход от эйфории к ужасу сказался на них не самым лучшим образом.
— Как у вас с боеприпасами? — уже громче переспросил Попов.
И снова никто не ответил. Воробьев сидел с остекленевшим лицом. Потом черты его исказились, и он почти крикнул:
— Я не пойду! Я не хочу лежать в блиндаже, как остальные!
Юра дотянулся со своего места, и влепил ему пощечину.
— Все пойдут, идиот! Все! У нас нет другого выхода. Иначе ты просто тупо умрешь. А так у нас есть шанс. Будем прорываться к своим. Понял? К остальным нашим.
Личный состав был растерян, расстроен и сильно напуган. «Вот, блин, пристроились!» — зло подумал Попов. — «Здесь место самое тихое на блоке получается. Просидели в укрытии, мины покидали, и думали, что так до конца и будет. Не фига!».
— Толтинов! Понесешь прицел. Держи.
— А что с собой брать? — встрял очнувшийся Рагулин. Дуропляс как-то всегда быстрее отходил от шока. Дуропляс и есть дуропляс.
— Ничего. Боеприпасы — все что есть. Остальное — не нужно. Машины мы тоже бросаем. Налегке бежать легче.
В этот момент послышалось цоканье сапожных подков. На огневую позицию свалился растрепанный, весь какой-то потный, почему-то запыхавшийся солдат из пехоты.
— Товарищ лейтенант! Там ротный! В общем, все к воротам. Очень тихо.
— Идем, — ответил Попов. — Уже выходим.
Он похлопал Воробьева по спине:
— Ну что, братья — славяне? Все, пора! Поднимайтесь, и за мной.
В душе лейтенанта нарастали страх и возбуждение. В голодном животе что-то заурчало, а давно пересохшее горло саднило.
— Прорвемся — воды напьемся, — добавил он.
— Да, ради этого стоит, — искренне ответил Толтинов. — Мне вода постоянно снится. Я думал, с ума скоро сойду. Да и жрать хочется — мочи нет.
— Ага, сейчас пулю в живот всадят, — мрачно пробурчал Воробьев, — и нажрешься, и напьешься. Ага.
— Заткнитесь! — обозлился лейтенант. — Вперед!
У ворот собрались все, кто остался. Целый и невредимые, раненые, которые могли передвигаться сами, несколько человек лежали на плащ-палатках.
Логвиненко громким шепотом давал последние указания бойцам.
— Сейчас как можно тише выходим, на перекрестке — налево. И там прямо. Если что случится, если кто отстанет, окажется один, или еще что — помните, направление — строго прямо. На север. Прорывайтесь туда.
Ротный отвернулся, приказал двум бойцам тихо открыть ворота. Тихо не получилось — железо заскрипело так, что лично Попову показалось оглушительным грохотом.
— Пошли! — скомандовал Логвиненко, и махнул рукой, словно запуская в космос ракету.
— Пошли! — скомандовал Юра своим подчиненным.
Личный состав потянулся через ворота, потом быстрым шагом колонна обогнула блок пост возле дальнего угла, и вышла на проходящую мимо дорогу. Пока никто не стрелял.
Было очень темно, хотя на северо-востоке небо освещало багровое зарево, в Грозном что-то горело. И не было тишины — в городе непрерывно звучали очереди из автоматического оружия, и один за другим грохотали разрывы. Этот шум, как надеялись Попов и Логвиненко, мог, хотя бы частично, скрыть звук передвижения большой массы людей.
Сердце у лейтенанта колотилось так, что казалось, вот — вот выскочит. Это был страх. Это был страх ожидания чего-то ужасного. И это было еще ужаснее, чем сам этот предстоящий возможный ужас.
— Уж скорее бы что-то началось! — прошептал сам себе Попов. Он не верил, что им вот так легко и непринужденно удастся выполнить задуманное.
И не ошибся.
Когда головная часть колонны поравнялась с близлежащим оврагом, оттуда по ней ударили из пулеметов.
Пулеметы били из нескольких одноэтажных полуразрушенных зданий, которые ранее никто с блокпоста не видел, так как они были закрыты многоэтажкой.
Соблюдать маскировку теперь стало бесполезно. Рота начала отвечать огнем. Юра и сам, припав на колено, дал несколько длинных очередей в ту сторону, откуда по ним велся огонь.
Судя по крикам и стонам, в кого-то явно попали. Но в кого, что и как — ничего в темноте разобрать было невозможно. Бойцы разбегались в разные стороны. Строй нарушился, все перемешалось. Это была настоящая паника.
— В овраг! В укрытие! — Логвиненко заорал так, что перекрыл на секунду все.
Овраг был справа, Попов, не мешкая, устремился туда. Внезапно он споткнулся обо что-то торчащее из земли, перелетел через голову, и, попав на самый край оврага, покатился вниз. Его падение остановил куст. Слева и справа раздались взрывы.
— Мины! — истошно закричал кто-то.
«Вот черт! Какие продуманные сволочи! На мины нас погнали!». Теперь Попов просто боялся пошевелиться — ему казалось, что стоит только ему сделать какое-нибудь неосторожное движение, и его разнесет в клочья.
В овраге захлопали разрывы. Но это были не мины. Это стреляли из подствольников.
Из оврага заработал АГС. «Это наш», — с радостью отметил Юра. Но АГС вскоре замолчал. «Наверное, гранаты закончились. Их и было то…». (Так оно, кстати, и было).
«Нас тут всех перебьют, если останемся на месте», — билась в голове мысль. — «Надо вперед. Даже если мины. Может быть, мне повезет. Может быть, я не наступлю. Или еще что. Но только вперед!.. Очень хочется жить!».
Как не готовь себя к смерти, как не уговаривай и не убеждай себя — все мысли вылетают мгновенно, когда опасность гибели становится во весь рост. Если есть хоть малейший шанс — разум и сердце заставляют им воспользоваться.