И нет никого у нее за спиной...
– Ни хрена себе... Ну, а ты-то сам как? После того боя?
– Я? А что я?.. На мне все как на собаке заросло... – в который раз улыбнулся сержант. – Ранение-то плевое было... Так, кусок шкуры с мышцей вырвало... Просто кровищи много потерял... Меня наши медики подштопали, недельку в медсанбате отлежался, Новый год там встретил, и все... Принял временно взвод, вместо Осокина – кому-то же надо было командовать пацанами, пока новый офицер не приехал...
– И все?
– А что еще?
– Твоя «За отвагу» за тот бой, тезка?
Слон помолчал какое-то время и ответил, наконец-то:
– Не совсем...
– И опять я тебя не понял ни хрена!
– Понимаешь, командир... Тогда, в первые дни и месяцы, награждали очень скупо... Фокстрот меня представлял к «Красной Звезде» за Тадж-Бек... Только... Где-то там, в самых верхах нашего министерства, прочли мое личное дело, узнали, за что меня из училища отчислили...
– Ну, и?..
– Ну, и завернули его представление... Не достоин, мол, хулиган такой высокой правительственной награды... А эту «Отвагу» я получил чуть-чуть позже, через четыре месяца, в апреле... «По совокупности грехов», так сказать...
– Так ты что, не ушел на дембель весной?
– Нет, командир... Вместо дембеля я ушел со всем полком «прогуляться» по Панджшеру...
...Грянул выстрел в тишине,
Взвил воронью стаю.
На войне как на войне —
Иногда стреляют.
Гимнастерка на спине
Расцвела вдруг буро.
На войне как на войне —
Не все пули – дуры...
Пой, голос не жалей!
Он, голос-то, живой!
Встань, милая, с колен,
Спой, милая, мне, спой...
...Это было первое письмо Андрею от его «царицы Тамары» с того самого момента, как он попал на землю Афганистана. Первое за три месяца...
Андрей почти сутки носил его во внутреннем кармане своей «афганки», не решаясь открыть, – боялся... Боялся узнать плохие новости...
«Почти три месяца прошло... Что же ты, Томочка моя, так долго мне не писала-то?.. Что произошло-то с нами?..»
Сутки... Эта добровольная пытка, это самоистязание длилось почти сутки!.. Андрей ходил сам не свой. Злой, как черт... И за эти сутки многим от него досталось. Обычно незлобивый, за эти сутки он объявил такое количество внеочередных нарядов за мелкие нарушения, что, в конце концов, капитан Фокстротин, а он к тому времени уже стал капитаном, вызвал своего старшину к себе...
– Слушай, сержант... Что с тобой происходит?
– Все в порядке, товарищ капитан!
– Ты это... – Ротный посмотрел ему в глаза. – Давай-ка без званий – не на плацу... Так что случилось, Андрюха?
– Да нормально все, Валера! – Только в этом возгласе было столько боли, что не заметить ее мог только деревянный чурбан.
– Нормально, говоришь?.. А что ж тогда у тебя чуть ли не весь взвод сегодня получил по парочке внеочередных «походов на кухню»? Че «зверствуешь»-то, старшина?
– Да так... Накатило на меня что-то, Валера...
– Накатило... Дома-то все в порядке? – Капитан закурил сигарету и протянул свой стальной портсигар Андрею. – Как родители? Живы-здоровы? Я видел, ты вчера письмо получил?
– Нормально дома все... С родителями порядок...
– А что пишут?
– Это не от них, Валера...
– А-а! Вот как, значит? Значит, письмо, наверное, от твоей невесты? От Тамары, кажется?
– Да... Из Тбилиси...
– Ну, и что она пишет?
– Не знаю...
– Не понял?!! Ты что, сутки таскаешь письмо от невесты и так его и не прочитал? – Фокстротин был искренне удивлен. – Ну, ты дал! Потому и бесишься!.. Так давай прочти!
– Не могу, Валера...
– Что-то я тебя не понимаю сегодня, старшина! Что происходит-то?
Андрей дымил «беломориной», как паровоз:
– Она три месяца не писала, Валера... Три!!! Последнее ее письмо я еще тогда читал, в самолете, когда сюда, в Баграм, летели... 1 декабря...
Капитан походил минуту по крохотной ротной канцелярии, подыскивая слова:
– Ты хоть понимаешь, старшина, что в Союзе еще не знают о том, что в Афганистан ввели наши войска, и узнают еще очень не скоро? Мы сейчас все на учениях! А о том, что учения не могут продолжаться целых три месяца, знают только люди военные... Вот ее отец, например... Все письма, и отсюда, и оттуда, проверяются особым отделом... Нас здесь нет! Пока нет!.. Потому и письма идут очень долго... – Он присел рядом с Андреем. – Так что... Не накручивай ты себя, а бери, распечатывай конверт и читай!.. А я рядом посижу, раз тебе одному так страшно... Давай!
Андрею, наверное, было нужно именно это дружеское участие и понимание, потому что он не распечатал, а разорвал в клочки конверт и «набросился» на письмо жадными глазами, как набрасывается на еду оголодавший человек. Да только... «Есть» здесь особенно было нечего...
«Здравствуй, Андрюша!
Ты, наверное, забыл свою царицу Тамару!
Я так и не получила от тебя ответа на то мое, последнее письмо, которое написала тебе еще в ноябре! И я не дождалась от тебя поздравлений на Новый год! Ты на меня обиделся? Раньше ты и писал, и даже звонил раз в неделю, а теперь совсем пропал... А я так ждала твоего звонка! Всю ночь просидела не за новогодним столом с друзьями и семьей, а около телефона... Как дура!!! Папа говорит, что у вас могут быть учения, что ты даже, может быть, заболел и лежишь в госпитале, потому что ваши эти ВДВ – очень опасные войска... Только я знаю, что все это отговорки, и он просто хочет меня успокоить... Ты, наверное, просто забыл меня, Андрей. Просто забыл свою Томку!..
Ты меня обидел!.. Я думала, что ты лучше всех, а ты оказался надутым обидчивым индюком, который не понимает девушку... Вот так в разлуке и проверяется любовь... А ты меня, как оказалось, никогда и не любил...
Что ж... Спасибо тебе за все те хорошие дни, которые мы провели вместе...
И прощай!..»
Андрей смотрел на этот тетрадный листочек, исписанный мелким, каллиграфическим почерком и... В нем закипала злоба... Нет, не на девушку, конечно же! Она-то как раз была ни в чем не виновата! В нем закипала ненависть к бездушным служакам «Особых отделов», то бишь к армейским «гэбэшникам», которые вот так, походя, не задумываясь, могут сломать жизнь любому из-за какой-то мнимой тайны...