– А я шестьсот пятьдесят!
– Ну, так у тебя же трехкомнатная...
– Итого, если прикинуть, тысяча сто... Правильно?
– Ну, и что?
– Я тут нашла квартиру одну... Пятикомнатную! По типу «дети плюс родители» ... Там три огромных комнаты, кухня, санузел. Ну, все, как положено, короче! И вход из коридора во вторую квартирку поменьше... Но там тоже все свое, и кухня, и туалет...
– Это все здорово, только... к чему ты все это рассказываешь?
– Она стоит восемьсот! Триста баксов можно будет сэкономить, если съехаться всем вместе! Понятно теперь?
«...Теперь понятно, почему ты такая добрая сегодня!..»
– И шо?
– Ты тупой или только прикидываешься? Тебе шо, лишние бабки не нужны?
– Мне-то нужны. Только ведь...
«...Только ведь я их не увижу уже никогда!.. М-мда-а!.. Прочувствовала ты выгоды с этой моей работой очень быстро! Съедемся и тогда: „Зарплату на стол!“, до копейки... И звонить, просить, что куда-то опять ехать нужно, не потребуется – свой „таксист“ дома!..»
– Как с твоей мамой жить-то вместе? Ты себе представляешь? Я что-то не очень! Ты помнишь, как она меня год назад поздравила с рождением сына?
– Ой! Шо она там тебе такого сказала?!
– Ничего... «...Ты нам, гой, всю семейную традицию пересрал! В нашей семье с 1928 года только одни девки рождались! И шо нам теперь с этими яйцами делать?!.» Приятное было поздравление. На всю жизнь запомнил.
– Так то она сгоряча! За меня переволновалась!
– А я под руку попался.
– Так шо ты за ту квартиру думаешь? Если «да», то надо ее брать сейчас!
– А чего такая спешка?
– Так у меня съем на эту через месяц заканчивается.
– Продли договор.
– Можно, но только она уже хочет семьсот! И на хрен мне это надо?
– Я подумаю, – сказал Андрей, стоя в дверях.
– Ты давай, если шо, так думай быстрее! Эта хата, за восемьсот, уйдет очень быстро – центр города!
– Ладно! Я подумаю, – сказал он, уходя. – Максика поцелуй – сегодня его день!
«...Может, и в самом деле?.. А то совсем в этой конуре свихнусь! Почти два года уже, сколько можно прятаться? Да и... Макса буду видеть каждый день по вечерам, а то с этой работой, бля, я для него уже стал „воскресным папой“ – вижу его чуть ли не раз в неделю по шабатам! Ладно! Попробуем, что из этого всего получится...»
...Зря, наверное, тогда Андрей поддался на ее уговоры и «доводы». Хотел, как говорится, как лучше, а получилось, как всегда...
Они переехали в эту огромную квартиру 1 ноября, обустроились как-то. Максиму было здесь просто раздолье – он уже не просто ходил, он носился, как ракета! И везде, и во все ему нужно было засунуть свой нос-кнопку – человек познавал мир. Смешной такой маленький человечек познавал такой огромный мир...
А вот сам Андрей...
Его «выселили» из общей спальни на диван в гостиную практически через месяц, сразу после Нового года – Максимка с самого рождения категорически не желал спать в детской кроватке. Категорически! Он спал на большой подушке, на двуспальной кровати! И это было даже забавно! «Мужичок с ноготок», а спит как взрослый!..
Только для Андрея места на этой кровати уже не было.
Да и в жизни этой семьи ему места тоже не было. Никогда!
Его «терпели» только за то, что он носил в дом приличные деньги и по вечерам убаюкивал малыша, который засыпал только под те колыбельные, которые пел ему Андрей.
– Баю-баюшки-баю, не ложися на краю! Придет серенький волчок, цап Максима за бочок!..
Странное дело, но Лина пела ему ту же колыбельную, с теми же словами, но малыш мог проплакать всю ночь, а когда видел Андрея, тут же закрывал свои глазенки и засыпал ровно через две минуты.
С «тещей» отношения, да это, в общем-то, и было предсказуемо, так и не сложились. Эта престарелая затворница нашла себе единственное развлечение – раз в неделю, вечером в шабат, она брала литровую бутылку водки, садилась с Линой за стол и... Это становилось вечером последних нетанийских сплетен – кто, где, с кем и когда... А Андрей садился за свой компьютер и продолжал потихоньку писать свою вторую книгу... Теперь у него времени на это было совсем немного, всего-то пара-тройка часов вечерами в выходные дни.
Сидеть и слушать сплетни о каких-то знакомых, которых он даже не знал, Андрею было неинтересно, да и водка... Не хотелось ему пить в этой компании, когда его приглашали: «Э! Писака! Бросай эту свою лабуду, иди лучше выпей с нами!..»
Заканчивались такие вечера, как правило, одним и тем же – скандалом...
– Тебе шо, западло выпить с женой и тещей?
– У меня нет ни жены, ни тещи.
– Тогда иди к своему прибацаному Гене и пей с ним и с ним же трахайся! А ко мне даже не подходи, мудило!
– Да я к тебе и так не подхожу, Лина. Да, если честно, и не хочется.
Он собирался и уходил от скандала, «от греха подальше», к Генке в «Версаль», и там просиживал до полночи, зная заранее, что «домашний концерт» закончится в лучшем случае только часам к трем ночи. Когда бутылка будет опустошена до самого донышка.
Он теперь с нетерпением ждал рабочих дней, когда мог уехать рано утром, а вернуться только к вечеру, чтобы поиграть с сынишкой и уложить его спать. И с ненавистью и содроганием ждал выходных и праздников, зная теперь весь их сценарий наизусть.
И опять он говорил себе:
«...Это тебе, капитан, наказание! Искупление всех тех грехов, что ты за свою жизнь совершил! Терпи, солдат! Так, наверное, надо!..»
...В моей душе осадок зла,
И счастья старого зола,
И прежних радостей печаль.
Лишь разум мой способен вдаль
До горизонта протянуть
Надежды рвущуюся нить,
И попытаться изменить
Хоть что-нибудь...
Он скрипел зубами, проклинал свою жизнь, даже порывался вернуться в Легион! Но... Максим!.. Андрей знал, что нужен своему сыну, а потому и терпел. На самом остатке своих душевных сил...
...Пустые споры, слов туман,
Дворцы и норы, свет и тьма,
И утешенье лишь в одном —
Стоять до смерти на своем.
Ненужный хлам с души стряхнуть
И старый страх прогнать из глаз,
Из темноты на свет шагнуть,
Как в первый раз...
А сил тех, если честно, уже почти не оставалось. Андрей уже еле сдерживался от того, чтобы не сотворить глупость, а потому... Он просто ушел в себя. Он больше не общался ни с кем, кроме своего Максимки. Даже с Генкой. Его разговоры заканчивались вместе с его рабочим днем. Андрей превратился в немой чурбак, единственным желанием которого было, чтобы его никто не трогал, не задевал «за живое» ...