Гаубица тяжело ухнула с того берега. Вот первый снаряд, прорастая в жилах и кишках противным, стылым ревом, оборвался гулким разрывом где-то за склоном холма. Тут же заладил второй, третий. Снаряды уходили в перелет, ложась на самой окраине села.
— Повадился, гад! — сплюнув, тоскливо прокомментировал Попов. Никто ему не ответил. И так все знали про эту чертову гаубицу которая не давала покоя ни днем ни ночью. По данным разведки, на правом берегу, в глубине позиций, километрах в трех выше переправы, располагался целый артдивизион противника. Место заняли идеальное — господствующая высота. Обстреливали немцы методично, по часам. Утром утюжили прибрежную пойму и подступы к реке, а ближе к вечеру принимались за дальнюю дорогу, входившую в село с северо-востока. Снарядов не жалели, использовали и гаубицы, и легкую артиллерию, но само село во время обстрелов старались не трогать. Кроме одного расчета. Как уже рассчитали в роте, судя по калибру, стрелял один и тот же расчет. Неугомонные оказались, сволочи: то средь бела дня, то в обед начнут палить. И все без разбору, то по позициям, то в село запустят свою смертоносную посылку. До невозможности обозлила всех в роте эта сволочная гаубица.
Очередной стодвадцатимиллиметровый «чемодан» угодил во двор ближней от берега, с правого края, хаты. Камышовую крышу точно ветром снесло. Тут же, разом, сложило вразлет от воронки саманные глиняные стены. Точно костяшки домино, упали друг на друга. Заодно силой взрыва вырвало несколько фруктовых деревьев.
— Вот гады… — выругался Зайченко. Увидев результаты попадания, он остановился и выпустил из рук бревно. Попов не удержал его в одиночку и уронил ствол на землю. Следом шли Бондарь с Аникиным. Они налетели на впереди идущих, с ходу шибанув Зайченко на манер тарана. Тот кувырнулся вперед, с матерной руганью покатившись вслед за упавшим бревном.
— Так тебе и надо, недотепа! — выругался Бондарь. — Нечего под ногами путаться.
— Так это… Богдан Николаич, — оправдываясь и отряхиваясь, поднялся Зайченко. — Вы ж видели, что эти фрицы творят… Прям по селу лупят, мать их…
— Слышь, Зайченко, — осадил его Аникин. — Ты думаешь, один тут такой сердобольный, а остальным наплевать? Лучше умолкни! От истерики твоей толку мало. Лучше деревяшку свою в зубы хватай и бегом тащи к траншее. По ходу, они сейчас на позиции огонь перекинут.
— Так я понимаю, товарищ командир, — не унимался Зайченко, в то же время, уже отряхнувшись и не обращая внимания на матерящегося Попова, ловко подхватив уроненное бревно. — Только жалко людей… Там же, в хатах этих, остались только деды древние да молодки несмышленые. А эти гады лупят по ним… У них чё, и наводчиков нет?
— Ага, тебе бы только про молодок и думать. Да про таких, чтоб несмышленее были, — мрачно заметил Бондарь. — Когда несмышленые, так оно проще добиться от них, чего хошь… Так, Зайченко?…
— Да будет вам, Богдан Николаич, — запунцовел Зайченко.
— Давай двигай. Много рассуждаешь. С тобой мы ни черта не успеем… А нам до ночи нужно блиндаж сварганить, — сердито произнес Аникин.
На этот раз Зайченко не стал продолжать и молча потащил бревно с такой скоростью, что Попов только за ним успевал.
Зайченко скатился в окоп с такой скоростью, как будто за ним гнались все черти ада. Прыгая, он чуть не сбил с ног Попова. Грохнувшись на ящик от снарядов, отирая пот грязным рукавом своей телогрейки, он шумно, с «уфами!», выдыхал воздух.
— Ты чего, очумел? — разразился бранью Бондарь. — Скачешь, как сайгак…
— Чё случилось-то? — отозвался Аникин, откладывая в сторону саперную лопатку. Он как раз доделал выступ бруствера.
Зайченко понемногу приводил дыхание в порядок.
— Так это… товарищ командир. Чуть не нарвался… на этого… — Зайченко все не хватало воздуха. Он мотнул головой и словно ухватил губами нужное слово. — На замполита… мать его… От штаба как раз двигаю, а он — навстречу… А тут как раз гаубицы… Как вдарили…
Аникин двинул подбородком влево-вправо, крутанул плечами, разминая шею и плечевые мышцы.
— Ты, Зайченко, ответь мне, какого черта тебя возле штаба носило? Тебя куда посылали?
Зайченко тут же изобразил виноватую мину.
— Так это, товарищ командир… Я в деревню-то и шел… Обязательно сейчас сгоняю. Пулей… Артиллерия, мать их, смотрите, как жарит!
— Врет он все, товарищ старшина, — с завистливой досадой откликнулся Попов. Он не отрывался от своей лопатки, с силой вгрызавшейся в смерзшуюся глину. — Известно, чего в штаб его понесло… — продолжал Попов, надсадным хрипом сопровождая каждый удар лезвия лопатки в глину — Нинку ему захотелось увидать. Да только, Зайченко, зря ты разеваешь роток на этот кусок. От этого куска комбат питается.
Зайченко злым прищуром окинул Попова.
— А это вас, товарищ боец, не касаемо. Так что лучше молчал бы, Попов, а то будет твой роток щас кровью харкать.
— А ну, заткнулись оба! — гаркнул Аникин. — Рядовой Зайченко, быстро лопату в зубы взял и принялся землю грызть. Под блиндаж место готовить. Ясно тебе?
— Так точно, товарищ командир, — по полной форме отчеканил Зайченко и тут же, демонстрируя запредельное усердие, принялся ковырять глину. При этом хитрющая его физиономия не скрывала всяческое самодовольство.
— Там это, товарищ командир… — продолжил Зайченко. — Пригнали команду новую. Похоже, что штрафники… Для форсирования, говорят, их готовят. А пока где-то здесь, в селе, размещают…
— Какие еще штрафники… — отмахнулся свободной от бревна рукой Аникин. — Где это ты видел, чтобы штрафных в селе размещали. Никогда такого не бывало.
— Вот, вот, — с готовностью подхватил Зайченко нить разговора. Он сразу смекнул, что новость о штрафниках старшину Аникина заинтересовала.
— Я и сам смотрю, товарищ командир, какие-то эти «шурики» странные… — развивал тему Зайченко. — Вооружение у них — ну чисто парашютно-десантные войска. И почти все — сплошь немецкие трофеи. Даже гранатометы есть… ручные… ну эти, как их…
Зайченко даже высвободил руку, чтобы потереть свой бритый грязный лоб. — Такие, со щитками защитными…
— «Панцеры», что ли? — уточнил Попов.
— Ага, точно… — согласился Зайченко. — Они самые — панцерные шреки [1] , мать их… И пулеметы у них — тоже немецкие. Осталось только в форму фашистскую переодеть…
— Ну, ты, слышь, — одернул его Бондарь, осторожно оглядываясь на командира. — Удумал чего. Языком поменьше работай, а конечностями побыстрее перебирай.