— А это сколько стоит?
— Тысяч пять, вряд ли больше.
— Положи на место. Возьми вот это, — Мэк швырнул фомку под ноги Винни.
— Только попробуй замахнуться на кого-нибудь, и я всажу тебе пулю между глаз, — предупредил Тод.
Винни поднял инструмент связанными руками, неловко замахнулся и ударил по стене. Сразу отвалился большой кусок сухой штукатурки.
— Вот, теперь дело пойдет, — похвалил Джи Ди.
— Отличная пушка, — вдруг сказал Тод. — На боку написано, что это «хеклер-кох» сорокового калибра.
Бэленджер и Винни продолжали стучать по стенам.
— Мощнее, чем девятимиллиметровый. Послабее сорок пятого. Вроде «Голдилокс» и «Трех медведей». Не слишком много. Не слишком мало. Как раз то, что нужно. Сороковой калибр... С такими ходят копы, верно?
Бэленджер продолжал стучать пепельницей по стене.
— Эй, герой, я задал вопрос! — повысил голос Тод. — К тебе, к тебе обращаюсь. Повернись и смотри мне в глаза!
Бэленджер повернулся. Он тяжело дышал.
— Сороковка — ведь это же полицейский калибр, — сказал Тод.
— Я не коп.
— Неужто?
— И никогда им не был.
— Да уж, конечно. Как только взглянешь на эту пушку, так сразу ясно: ты не коп. Два рычага на затворе, чтобы его можно было передергивать одной рукой. И у зашелки магазина рычаг прямо под спусковой скобой, так что если в одну граблю ты схватишь пулю, то сможешь перезарядить и другой.
— Это на тот случай, если стрелок левша.
— Ну, конечно, конечно. Как же я об этом не подумал. Как, ты сказал, тебя зовут?
— Франк.
— Ладно, Франк, пусть твой приятель поработает. А ты, раз уж ты решил отдохнуть, расскажешь нам о себе. Лады?
— Да, — подхватил Мэк, — докажи нам, что ты не коп.
Винни приостановился.
— Эй, Большие Уши. Тебе никто не приказывал останавливаться, — с обманчивой мягкостью произнес Джи Ди.
Кора с ничего не выражавшим лицом продолжала рыдать и напевать.
Винни стукнул ломиком по стене.
— Франк, может быть, ты не принимаешь нас всерьез? — осведомился Тод.
— Можете не сомневаться, серьезней некуда.
— Тогда поговори с нами, — сказал Мэк. — Убеди нас, что ты не коп.
— Да, — присоединился к нему Тод. — Убеди нас, что тебя можно не расстреливать.
Медленным осторожным движением Бэленджер поставил пепельницу на пол. Ему совершенно не хотелось рассказывать бандитам то, что они хотели узнать, но он не видел никакого выбора. Возможно, таким образом все же удастся установить с ними контакт.
— Я раньше служил в армии.
— И откуда же ты знаешь профессора? — спросил Тод.
— Я учился у него.
— Какое отношение профессор может иметь к армии?
— Я был в Ираке.
— И все равно не вижу связи.
— Девяносто первый год. Первая война в Заливе. «Буря в пустыне». Я был рейнджером.
— Здорово, вояка! — воскликнул Джи Ди.
— А когда я вернулся домой, в Буффало, то заболел. Постоянные боли. Лихорадка.
— Эй, я не спрашивал о твоей истории болезни. Я хочу знать...
Винни пробил в стене еще одну дыру.
— В армейском госпитале в Буффало мне твердили, что у меня грипп с осложнениями. Со временем я узнал, что многие другие ветераны болели той же самой болезнью, и в конце концов газеты и телевидение заговорили о синдроме «войны в Заливе». Военное начальство заявило, что, наверно, Саддам Хусейн использовал против нас какое-то химическое или биологическое оружие.
— Если ты не ответишь на вопрос...
— Или, может быть, нас покусали песчаные блохи. В пустыне полным-полно насекомых.
— Я просил тебя доказать, что ты не полицейский, а ты выкладываешь мне всю историю своей жизни.
— Но чем больше я читал об этом, тем больше подозревал, что заболел из-за обедненного урана, который использовался в наших артиллерийских снарядах. Благодаря урану металл делается прочнее, и снаряды лучше пробивают броню вражеских танков.
— Уран? — нахмурился Винни.
— Эй, Большие Уши, — сказал Тод. — Поменьше слушай, о чем идет базар, и чуток побольше долби по стене. Ты стоишь слишком близко к свечке. Отодвинь ее, пока не подпалил себе задницу.
— Военные клялись, что обедненный уран безопасен. — Бэленджер скептически покачал головой. — Но я слышал, что счетчик Гейгера рядом с ним начинает щелкать. Во время «Бури в пустыне» наши использовали чертову прорву таких снарядов.
И ветер очень часто нес дым и пыль в нашу сторону. Потребовался не один год, чтобы я снова начал чувствовать себя нормально. Но моя военная карьера на этом закончилась.
— И тогда ты стал копом?
— Я повторяю вам, что я не коп. Я сменил много работ. По большей части водил грузовики. А потом началась вторая иракская война. — Бэленджер ненадолго умолк. Он подходил к моменту, наполнившему последние годы его жизни кошмарными сновидениями. Чувствуя, как на теле выступает пот, он спросил себя, удастся ли ему рассказать об этом вслух. Придется, выбора все равно нет. Должен! — приказал он себе. — Наши вооруженные силы достигли небывалой величины. Корпорации, подрядившиеся на восстановление Ирака, нанимали гражданских для охраны своих караванов. По большей части, среди бывших бойцов спецвойск. Потребность в охранниках была настолько велика, что они вербовали даже таких парней, как я, уже давно ушедших со службы. Зато платили невероятно. Сто двадцать пять тысяч долларов в год — за то, чтобы мы не позволяли иракцам захватывать их грузовики.
— Сто двадцать пять тысяч? — На Тода эта цифра произвела большее впечатление, чем весь предшествовавший рассказ.
— Так продолжалось год. Потом условия стали хуже, нападения на караваны участились, и платить стали еще больше: двадцать тысяч в месяц.
— Вот дерьма-то куча. Да ты богатенький.
— Не слишком. Компании платили помесячно, потому что парней, готовых представлять собой мишени, становилось все меньше. Остались только те, кого ничего не держало дома. Мало шансов на хорошую работу. Нет близких. Такие, как я. Я хочу сказать, что там творилось настоящее безумие. На протяжении всей поездки — снайперы по бокам, фугасы и налеты. Мало кто из парней задерживался надолго. Многие погибали, а те, кто выживал, решали, что черт с ними, с деньгами, и со всем этим, и уходили. Что касается меня... — Бэленджер снова ненадолго смолк, прислушиваясь к тому, как Винни стучит по стене ломиком. — Мне удалось получить только одну зарплату.