Чаморро не ответила на комплимент. По звукам в наушниках я заключил, что она изучает меню. Потом раздался ее голос:
— Не примите за бестактность, но я уже давно жду и умираю от голода.
Салдивар испустил смешок и поспешил позвать метрдотеля, чтобы тот лично помог им сделать выбор. Чаморро заказала рыбу, а он — какой-то деликатес из оленины, название которого я не разобрал, потом спросил бутылку самого лучшего вина. Наш подопечный, видимо, собирался поразить воображение моей помощницы изысканными яствами и, не моргнув глазом, выкинуть пухлую пачку банковских билетов. Я уныло посмотрел на свой бутерброд с яичницей и банку пива, призванных составить мне компанию на сегодняшний вечер.
— Простите мою неловкость. — Он наигранно засмеялся. — Я ведь вам не представился. Меня зовут Леон. Леон Салдивар.
— А меня Лаура, — выдумала на ходу Чаморро. — Лаура Сентис.
Своеобразно — ничего не скажешь. [68] Где она только откопала такую фамилию! Но пока все идет как по маслу — лишь бы она ее не забыла. Вам это может показаться мелочью или плодом моей фантазии, но однажды со мной приключилась похожая неприятность, и мне пришлось так туго, что врагу не пожелаешь.
— Как вы отнесетесь к тому, чтобы нам перейти на «ты», Лаура? — неустрашимо бросился в атаку Салдивар.
— Я не против, — согласилась Чаморро. — Неудобно выкать весь вечер человеку, пригласившему меня на ужин.
Наступила пауза. Должно быть, они переглядывались или Салдивар готовился изречь какую-нибудь закрученную фразу. Но я ошибся.
— Это вино станет тебе в копеечку, — предположила Чаморро.
— Что такое деньги?! — презрительно бросил Леон, подвывая от нахлынувшей на него щедрости.
— Все зависит от количества. У тебя их много?
Последнее замечание Чаморро привело меня в совершеннейший восторг. То, что надо: задорная инфантильность, замешанная на непочтительности пополам с кротостью. Видимо, Салдивара ее реплика тоже не оставила равнодушным.
— Как бы тебе сказать? — Он на мгновенье запнулся, потом игриво проговорил: — Было бы верхом неделикатности ответить утвердительно. Скажем так, у меня достаточно средств, чтобы не огорчаться по поводу их отсутствия.
— Тебе повезло!
— А сейчас серьезно. — Голос Салдивара изменился; теперь он говорил официально, словно диктор, комментирующий трансляцию военного парада. — Мне нравится твое отношение к деньгам — естественное и без манерных ужимок. Большинство людей, заводя о них речь, становятся невыносимыми: они либо считают подобные разговоры дурным тоном, либо делают все от них зависящее, чтобы так оказалось на самом деле. Материальная сторона жизни — штука важная и требует здравых идей, чего многим не хватает.
— И какие же у тебя идеи? — спросила Чаморро словно мимоходом.
Я всегда завидовал женщинам. Попробуйте, спросите что-нибудь похожее у дамы, и если она сразу не выставит вас за дверь, то пропустит вопрос мимо ушей, и делу конец. Но вот мужчина, услышав такое от женщины, изойдет кровавым потом, прежде чем ответить. Я не видел, но, по-моему, Леона не миновала сия участь:
— Для начала, девяносто и девять процентов наших проблем решается с помощью презренного металла, а раз не решаются, то лишь в силу своей сложности или отсутствия решения как такового. Поскольку погоня за наживой не фигурирует в числе добродетелей, надо во что бы то ни стало прекратить ею заниматься. Однако весь парадокс состоит в том, что существует только один способ избежать постоянных мыслей о деньгах — это не думать ни о чем другом, кроме них, и какое-то время посвятить сколачиванию капитала. Пока не заработаешь достаточно средств, нельзя чувствовать себя свободным. Любопытно, не правда ли? А вырваться на свободу можно лишь после того, как пройдешь через этап полного закабаления, за исключением тех случаев, когда ты получаешь богатство по наследству.
— Звучит крайне противоречиво, — заострила разговор Чаморро.
— Пойми, Лаура, — Леон оживился, попавшись на ее удочку; в его голосе вдруг обозначились резкие настойчивые нотки, — люди в своей основной массе желают получить все и сразу: следовать своему призванию, предаваться наслаждениям, иметь семью и зарабатывать деньги. И в итоге приговаривают себя к рабской зависимости от культа золотого тельца. А те, кто стремится вырваться из его власти, — я сейчас не говорю о везунчиках, которые родились с серебряной ложкой во рту, — должны на какой-то период жизни забыть о былых амбициях, надеждах и даже о собственных детях и сосредоточить свои усилия на обогащении. Богатство дается нелегко и не всем, но если ты упорно идешь к цели и не спишь на ходу, то оно к тебе приходит. Я не причисляю себя ни к финансовым гениям, ни к баловням судьбы, однако у меня все получилось. И теперь я свободен и делаю только то, что хочу.
— Но ведь ты многое потерял на этом пути? — неуверенно возразила Чаморро.
Наступила короткая пауза. Потом Салдивар заговорил вновь:
— Все что-то теряют. Но моя жертва оправдана с лихвой. Меня нельзя равнять с остальными, по меньшей мере с теми, кого я вижу вокруг. Сегодня, Лаура, я с прискорбием отмечаю, как изменился народ — его уже не соблазнишь ни грошами, необходимыми для того, чтобы быть сытыми, ни большими деньгами, чтобы быть свободными. Они продаются за среднее качество жизни; предел их мечтаний — обзавестись современной машиной, или домом, или моторной лодкой, в общем, любым дерьмом — лишь бы оно промелькнуло в рекламе, которая ограничивает и без того узкий кругозор стольких кретинов.
— А ты жестокий.
— У меня нет другого выхода, — заявил Салдивар, и я почувствовал раздражение в его тоне. — Возьмем наших интеллектуалов, особенно тех, кто проповедует по радио. Они берутся рассуждать о божественном и человеческом, пригвождают к позорному столбу голод в странах третьего мира и во всем поддерживают правозащитников, меж тем как сами подобострастно сворачиваются в трубочку — вот, как эта салфетка — при виде любого из моих служащих или главного редактора газеты, где печатают их идиотские статьи размером в одну колонку и платят за них жалкие двести тысяч песет в месяц. Зачем им все это? Никто из них не голодает, дети обеспечены одеждой и крышей над головой. Значит, речь идет о прихоти, об удовлетворении мелкого тщеславия, а не о спасении собственной жизни.
Вот уж никогда бы не подумал, что Салдивар такой моралист, хотя однажды он уже пытался предстать передо мной в подобном обличье. Вот почему меня совершенно не удивила столь отвратительная манера утверждать свою власть. Чаморро не дала ему развернуться в полную силу:
— У тебя есть газета?
— У меня их целых пять, — признался Салдивар, стыдливо понизив голос.
— Что за газеты?
— Какая разница. Я могу продать их завтра же и купить новые. Каждая вещь, как и человек, имеет свою цену, и на нее всегда найдется покупатель. А конкуренция значительно снижает рыночную стоимость товара. Хочешь, я скажу тебе, кого нельзя ни купить, ни продать?