— Каким образом? На рентгеновских снимках показано, что никаких побоев не было, — сказал Сэвэдж.

— Не согласен. Рентген показал, что, как вы тому и верили, у вас не были сломаны ни руки, ни ноги, ни ребра, а также не повреждены черепа. Но это не означает того, что вы не были избиты. Давайте восстановим то, что предположительно произошло. Вас обоих наняли для того, чтобы защищать одного человека.

— Да.

— Который отправился на какое-то совещание, проходившее в сельской гостинице. И там был убит. С особой жестокостью. Мечом, которым его разрубили пополам.

Акира кивнул.

— Вы пытались его защитить, и были избиты до бессознательного состояния, — продолжил Уайнберг. — Уже отключаясь, вы упали и с этой, не очень удобной точки ошибочно увидели смерть другого. Так как вы оба живы, то что-то должно явиться причиной подобной галлюцинации. Я считаю, что ею вполне является комбинация дезориентации и невероятной боли.

— Но почему у них обоих появилась одна и та же галлюцинация? — спросила Рэйчел.

— Чувство вины.

— Боюсь, не совсем вас понял, — нахмурился Сэвэдж.

— Насколько я понял, профессия является для вас больше, чем обычным делом, занятием. Я имею в виду, что ваша личность базируется на защите, спасении жизней. Это моральные обязательства. Вас, таким образом, можно сравнить с преданными своему делу врачами.

— Верно, — отозвался Акира.

— Но ваше отличие от врачей, которые неизбежно теряют своих пациентов, и, соответственно, обязаны зарываться в скорлупе, не пропускающей внутрь никаких эмоций. Вы достигли уникальных успехов. Вы никогда не потеряли ни одного клиента. Поэтому рейтинг вашего успеха приближался или равнялся — как угодно — ста процентам.

— Если не считать…

— Событий, происшедших шесть месяцев назад в сельской гостинице, — закончил Уайнберг. — Вы впервые потеряли своего клиента. Такой удар по вашей личности. Никогда не проигрывая, вы не были к нему готовы. К тому же шок усилил кошмарный способ, которым умертвили вашего клиента. Единственной реакцией на подобные события является чувство вины. Потому что вы выжили, а ваш клиент — нет. Потому что жизнь клиента для вас означает абсолютно все, и вы готовы пожертвовать своей жизнью, чтобы его спасти. Но этого не произошло. Он умер. А вы — все еще живы. И ваша вина стала невыносимой. Подсознание пытается как-то уравновесить это чувство. И строит защиту на неясном видении, стараясь уверить вас, что вы якобы видели смерть напарника. Оно настаивает, настойчиво подсовывает мысль о том, что вашего хозяина вовсе нельзя было спасти, так как и его, и вашего напарника убили, и вас самих едва не отправили на тот свет, хотя вы геройски, правда безуспешно, старались выполнить свой долг. Так как вы очень похожи друг на друга, то, соответственно, ваши галлюцинации оказались схожими, и их нетрудно предугадать.

— Ну, хорошо, а почему тогда мы не смогли отыскать сельскую гостиницу? — спросил Сэвэдж.

— Потому что в глубине души вы стараетесь уверить себя в том, что ваша неудача вообще никогда не происходила. Разве существует лучший способ уверить себя в этом, чем просто доказать, что не существует самой гостиницы? Или врача, который вас лечил? Или больницы, в которой вы поправлялись? Но они существуют, по крайней мере в том случае, если все вами изложенное — правда. Но тут же исчезают, когда необходимость в опровержении самих себя заставляет вас идти на поиски.

Сэвэдж с Акирой переглянулись. И, как будто по команде, кивнули.

— А почему, — в голосе Акиры прозвучал скептицизм, — мы оба знали, где должен находиться отель? Или врач? Или больница?

— Это объяснить легче легкого. Вы друг друга поддерживали. И то, что говорил один, сразу же подхватывал другой. Для увековечения мании и освобождения от чувства вины.

— Нет, — сказал Сэвэдж. Уайнберг пожал плечами.

— Я ведь говорил, что все это чисто гипотетические соображения.

— А почему, — не сдавался Акира, — мы лежали в гипсе, если наши кости не были переломаны? Почему столько месяцев продолжалась пытка восстановления двигательной системы?

— Гипсе? — переспросил Уайнберг. — А может, это были просто иммобилизаторы, помогавшие сращиваться порванным связкам? Может быть, повязки на груди не были вовсе уж такими плотными и лишь защищали избитые, но не поломанные грудные клетки? А может быть, в черепах все-таки были повреждения, но настолько грамотно вылеченные, что это нельзя проверить даже с помощью рентгена? Вы ведь признаете, что вам вводили демерол. А он устраняет чувство реальности и вполне способен создать свою реальность.

— Ну, разумеется, — вступила в разговор Рэйчел. — И, конечно, там не было меня. И я не чувствовала их боли. Признаюсь, мне нравятся оба эти мужчины. Мы много вместе пережили. Но я отнюдь не идиотка и из нас троих имею больше шансов оставаться беспристрастной. Мои друзья не поддерживали иллюзию друг у друга.

— Тогда вы, наверное, слыхали о стокгольмском принципе, — сказал Уайнберг. — Люди в состоянии стресса стараются идентифицировать себя с теми, от кого зависит их собственная безопасность.

— А вы, разумеется, слыхали о принципе страуса, — быстро отреагировала Рэйчел. — Психиатр, столкнувшись с проблемой, о которой раньше не слыхал, засовывает голову в песок.

Уайнберг подался вперед, осклабился и внезапно расхохотался.

— Ты был прав, — обратился он к Сантицо. — Это действительно забавно.

— Макс, ты придаешь этому возвышенный характер. Признайся. Ведь она тебя рассердила.

— Чисто гипотетически.

На сей раз засмеялся Сантицо.

— Ну, разумеется. Давай напиши гипотетическую статью. О феномене гипотетической злости.

— Слушайте, что тут происходит? — спросил Сэвэдж. Сантицо наконец-то перестал смеяться.

— Тест. Я должен был проверить, что вы не психопаты. Выбора у меня не было. А Макс, конечно, великолепен. Очень одаренный человек, с гибчайшим умом и талантом актера.

— Я не играл, — сказал Уайнберг. — Я услышал настолько ошеломительные вещи, что хочу послушать еще.

Кто-то постучал.

— Войдите. — Сантицо повернулся в кресле. Секретарша, которая раньше сервировала чай, принесла большой коричневый конверт.

— МРС, — Сантицо встал.

Через две минуты он оторвался от пленок.

— Макс, большое тебе спасибо. С этой минуты это касается меня одного.

— Уверен?

— Да. Обед с меня. — Сантицо снова взглянул на МРС. — Потому что вот это никакая психиатрия не способна объяснить. Это уже мое дело.

4

Сэвэдж вместе с Рэйчел и Акирой стояли, рассматривая размытые очертания на снимках. На каждом было по двенадцать кадров, расположенных в четыре ряда и три колонки. Они практически ни о чем ему не говорили, даже меньше, чем предыдущие рентгеновские однокадровые снимки.