— И поэтому решили здесь тихонько посидеть, пока я не проснусь?

— Нет, — ответил Алан. — Гм, не совсем так.

— А что же будет совсем так?

Обычно этот человек был настолько уверен в себе, что его манера поведения граничила с бесцеремонностью. Сейчас же он вел себя совершенно необычно. Что происходит?

— Я просто подумал, что надо заглянуть к вам и проверить, все ли с вами в порядке.

— Ну а почему со мной не должно быть все в порядке?

— Видите ли, тогда в машине вы были расстроены, и…

— И что же?

— Ничего. Я просто… Наверно, я ошибся.

Бьюкенен вышел из темной спальни. Подходя к Алану, он заметил, что тот украдкой бросил опасливый взгляд на потолок в дальнем правом углу комнаты.

Вот оно что, подумал Бьюкенен. Значит, он здесь под колпаком, причем его не только подслушивают.

За ним еще и подсматривают скрытыми камерами. С игольчатыми объективами.

Вчера, приехав сюда, Бьюкенен почувствовал облегчение от того, что достиг наконец спокойной гавани. У него не было оснований подозревать своих кураторов в каких-либо нехороших замыслах, а значит, не было и причины проверять квартиру на присутствие «жучков». Позднее, после разговора с Аланом, он был взволнован, поглощен мыслями об открытке, дошедшей до него, словно неожиданный отголосок одной из его прежних жизней, хотя с тех пор прошло уже шесть лет. Ему и в голову не пришло проверять квартиру. Да и какой смысл был бы делать это? Кроме человека, называвшего себя Аланом, ему не с кем было говорить, а значит, и спрятанным микрофонам нечего было подслушивать.

Но видеонаблюдение — это уже другое дело. Намного более серьезное, думал Бьюкенен. Что-то во мне пугает их, причем в такой степени, что они хотят следить за мной не спуская глаз.

Но что это может быть? Что может их пугать?

Для начала это может быть мое пребывание в кататоничсском трансе всю вторую половину дня и часть вечера. Должно быть, я до смерти напугал тех, кто ведет наблюдение. Они послали Алана узнать, не поехала ли у меня крыша. Чего стоит одно то, как Алан все время щупает свой пиджак. После того как я утром прижал ему руку, он, должно быть, пытается определить, сильно ли я возбужден и не придется ли ему пригрозить мне оружием.

А в это время камеры передают каждое мое движение.

Но Алан не хочет, чтобы я об этом знал.

Бьюкенен почувствовал себя раскованным. Пришло ощущение того, что он на сцене, а с ним и стимул, который был ему нужен, чтобы сыграть роль самого себя.

— Я постучал, — продолжал свои объяснения Алан. — Наверно, вы не слышали. А так как вы не должны были уходить из квартиры, я подумал, не случилось ли чего с вами. — Сейчас, когда Алан придумал правдоподобную версию, он уже не так сильно нервничал. К нему явно возвращалась его обычная уверенность в себе. — И эта рана у вас на голове. Вдруг вы еще раз ударились? Вдруг поскользнулись, когда мылись под душем, да мало ли что? Вот я и решил войти и проверить. Я часто принимаю здесь доклады агентов, поэтому у меня всегда при себе ключ.

— Наверно, я должен чувствовать себя польщенным, что вы так меня опекаете.

— А с вами не так-то легко найти общий язык. — Алан потер правый локоть. — Но я делаю свое дело и забочусь о вверенных мне людях.

— Послушайте, — сказал Бьюкенен. — За то, что случилось в машине сегодня утром… простите меня.

Алан пожал плечами.

— Столько всего происходит. Наверно, мне нелегко будет научиться жить, ни испытывая больше давления.

Алан снова пожал плечами.

— Это можно понять. Иногда агент продолжает чувствовать давление даже тогда, когда его уже нет.

— Кстати, о давлении…

— Что?

— О давлении.

Бьюкенен ощутил его в низу живота. Он показал на ванную, вошел внутрь, закрыл дверь и опорожнил свой мочевой пузырь.

Он полагал, что в ванной, как и в других комнатах квартиры, тоже запрятана куда-нибудь в стену камера. Но ему было безразлично, следит ли за ним кто-нибудь, пока он отправляет свою естественную надобность. Даже если бы он действительно стеснялся, то ни за что на свете не подал бы виду.

И даже если бы его мочевой пузырь того не требовал, он все равно пошел бы в туалет.

В качестве отвлекающего маневра.

Потому что ему надо было побыть какое-то время не на глазах у Алана. Ему нужно было время, чтобы подумать.

13

Вот та самая открытка, которую я никогда не собиралась посылать. Надеюсь, то, что ты обещал, — это всерьез. Тогда же и там же, где в последний раз. Рассчитываю на тебя. ПОЖАЛУЙСТА.

Бьюкенен вышел из ванной, сопровождаемый шумом спущенной в унитазе воды.

— Вчера вечером вы что-то говорили об отпуске и отдыхе.

Алан настороженно прищурился.

— Да, говорил.

— Так вы это называете отпуском? Сидеть здесь, как в клетке?

— Я же сказал вам, что Дона Колтона здесь никто не должен видеть. Если вы начнете входить и выходить, то соседи примут вас за него, а когда появится следующий Дон Колтон, это вызовет у них подозрения.

— А что, если мне вообще уехать отсюда? Мне. Бьюкенену. В отпуск. Я не был в отпуске восемь лет. Кто это заметит? Кому до этого будет дело?

— В отпуск?

— Под своим собственным именем. Возможно, мне пойдет на пользу побыть самим собой для разнообразия.

Алан наклонил голову набок, все так же щурясь, но был явно заинтересован.

— На будущей неделе я должен буду снова явиться к этому врачу, — продолжал Бьюкенен. — К тому времени и ваши люди, и полковник уже, наверно, решат, что со мной делать.

— У меня нет полномочий принимать такое решение.

— Поговорите с полковником, — предложил Бьюкенен.

Алана, казалось, все еще интересовал этот вопрос.

— Куда же вы хотели бы поехать? За границу не получится, так как у вас нет паспорта.

— А я за границу и не собираюсь. Мне бы куда поближе. На Юг. В Новый Орлеан. Через два дня Хэллоуин — канун праздника Всех Святых. В Новом Орлеане в этот день можно чертовски здорово провести время.

— Я слышал об этом, — сказал Алан. — Собственно говоря, я слышал, что в Новом Орлеане можно чертовски здорово провести время в любой день.

Бьюкенен кивнул. Его просьбу удовлетворят.

Но поедет он не в качестве самого себя.

Ни в коем случае, подумал он.

Он вернется на шесть лет назад.

Он снова превратит себя в того, кем он был тогда. Сто жизней тому назад.