Они вернулись в лагерь чудесно освежившиеся, веселые и голодные, как волки; и в одну минуту снова запылал походный костер. Гек нашел поблизости ключ с холодной водой; мальчики сделали себе чашки из широких дубовых и ореховых листьев и решили, что эта вода, подслащенная дикой прелестью лесов, отлично заменит им кофе. Джо стал резать к завтраку ветчину, во Том с Геком попросили его подождать минутку: они отыскали на берегу одно заманчивое местечко, забросили удочки и очень скоро были вознаграждены за труд. Джо не успел еще соскучиться, как они вернулись, неся порядочного линя, двух окуней и маленького соменка, – такого улова хватило бы на целую семью. Они поджарили рыбу с грудинкой и даже удивились – никогда еще рыба не казалась им такой вкусной. Они не знали, что речная рыба тем вкусней, чем скорей попадает на огонь; кроме того, им и в голову не приходило, какой отличной приправой бывает сон под открытым небом, беготня на воле, купанье и голод.
После завтрака они разлеглись в тени, и Гек выкурил трубочку, а потом отправились через лес на разведку. Они весело шли по лесу, пробираясь через гнилой бурелом и густой подлесок, между величественными деревьями, одетыми от вершины до самой земли плащом дикого винограда. То тут, то там им встречались уютные уголки, убранные ковром из трав и пестреющие цветами.
Они нашли много такого, что их обрадовало, но ровно ничего удивительного. Оказалось, что остров тянется мили на три в длину, а шириной он всего в четверть мили и что от ближнего берега он отделен узким рукавом в каких-нибудь двести ярдов шириной. Через каждый час они купались, и день перевалил уже за половину, когда они вернулись в лагерь. Мальчики очень проголодались, так что ловить рыбу было уже некогда, зато они отлично пообедали холодной ветчиной, а потом улеглись в тени разговаривать. Но разговор что-то не клеился и скоро совсем смолк. Тишина, торжественное безмолвие лесов и чувство одиночества начали сказываться на настроении мальчиков. Они призадумались. Какая-то смутная тоска напала на них. Скоро она приняла более определенную форму: это начиналась тоска по дому. Даже Финн, Кровавая Рука, и тот мечтал о пустых бочках и чужих сенях. Но все они стыдились своей слабости, и никто не отваживался высказаться вслух.
До мальчиков уже давно доносился издали какой-то странный звук, но они его не замечали, как не замечаешь иногда тиканья часов. Однако теперь этот загадочный звук стал более навязчивым и потребовал внимания. Мальчики вздрогнули, переглянулись и замерли, прислушиваясь. Наступило долгое молчание, глубокое, почти мертвое, потом глухой грозный гул докатился до них издали.
– Что это такое? – негромко спросил Джо.
– Да, в самом деле? – прошептал Том.
– Это не гром, – сказал Гекльберри испуганным голосом, – потому что гром…
– Тише! – сказал Том. – Погодите, не болтайте.
Они ждали несколько минут, которые показались им вечностью, затем торжественную тишину снова нарушили глухие раскаты.
– Пойдем поглядим.
Все трое вскочили на ноги и побежали к берегу, туда, откуда виден был городок. Раздвинув кусты над водой, они стали смотреть на реку. Маленький пароходик шел посередине реки, милей ниже городка. Широкая палуба была полна народа. Лодки плыли вниз по реке рядом с пароходиком, сновали вокруг него, но издали мальчики не могли разобрать, что делают сидящие в них люди. Вдруг большой клуб белого дыма оторвался от парохода, и, когда дым поднялся и расплылся ленивым облачком, до слуха мальчиков долетел все тот же глухой звук.
– Теперь понимаю! – воскликнул Том. – Кто-нибудь утонул!
– Верно! – сказал Гек. – Так же делали прошлым летом, когда утонул Билл Тернер: стреляют из пушки над водой, чтобы утопленник всплыл наверх. Да еще берут ковригу хлеба, кладут в нее ртуть и пускают по воде, и где есть утопленник, туда хлеб и плывет и останавливается на том самом месте.
– Да, я тоже это слышал, – сказал Джо. – Не знаю только, почему хлеб останавливается.
– Тут, по-моему, не один хлеб действует, – сказал Том, – а больше всякие слова; они что-то там говорят, когда пускают хлеб по воде.
– А вот и не говорят ничего, – сказал Гек. – Я сам видал, ничего не говорят.
– Ну, это что-то чудно, – сказал Том. – Может, про себя шепчут. Конечно, про себя. Всякий мог бы догадаться.
Остальные согласились, что Том, должно быть, прав, потому что простой кусок хлеба без заговора не мог бы действовать так осмысленно, выполняя дело такой важности.
– Ох, черт, мне тоже хотелось бы на ту сторону, – сказал Джо.
– И мне, – сказал Гек. – Я бы все на свете отдал, лишь бы узнать, кто утонул.
Мальчишки все еще слушали и смотрели. Вдруг Тома осенило:
– Ребята, я знаю, кто утонул, – это мы!
На минуту они почувствовали себя героями. Вот это было настоящее торжество: их ищут, о них горюют, из-за них убиваются, льют слезы, горько раскаиваются, что придирались к бедным, погибшим мальчикам, предаются поздним сожалениям, испытывают угрызения совести; а самое лучшее: в городе только и разговоров что про утопленников, и все мальчики завидуют им, то есть их ослепительной славе. Что хорошо, то хорошо. Стоило быть пиратом после этого.
С наступлением сумерек пароходик опять стал ходить от одного берега к другому, и люди исчезли. Морские разбойники вернулись в лагерь. Их распирало тщеславие, они гордились своим новоявленным величием и тем, что наделали хлопот всему городу. Они наловили рыбы, приготовили ужин, поели, а потом принялись гадать, что думают и говорят о них в городке; отсюда им было очень приятно любоваться картиной всеобщего горя. Но как только спустилась ночная тень, они мало-помалу перестали разговаривать и сидели молча, глядя на огонь, а думы их, видно, бродили где-то далеко. Волнение теперь улеглось, и Джо с Томом невольно вспомнили про своих родных, которым дома вовсе не так весело думать об этой их шалости, как им здесь. Появились дурные предчувствия; мальчики упали духом, начали тревожиться и разок-другой вздохнули украдкой. Наконец Джо отважился робко закинуть удочку насчет того, – как другие смотрят на возвращение к цивилизации – не сейчас, а когда-нибудь потом…
Том высмеял его беспощадно. Гек, пока еще ни в чем не провинившийся, присоединился к Тому; отступник тут же начал объясняться и был рад-радехонек, что дешево отделался, запятнав себя только малодушием и тоской по дому. На время бунт был подавлен.