— Помню, мадам.
— Под ними я подразумеваю недалекие личности, которые считают наших медсестер не иначе как лицемерами и приспособленцами, если не сказать хуже.
Мисс Найтингейл протянула пациентке еще одну ложку каши, и хотя к Элеонор аппетит пока не вернулся, она не осмелилась отказаться от еды.
— Вот почему я настоятельно прошу вас не делать ничего такого, что может бросить тень как на вашу, в частности, так и на нашу, в целом, сестринскую деятельность.
В знак согласия Элеонор молча кивнула.
— Хорошо. В таком случае, думаю, мы поняли друг друга, — подытожила мисс Найтингейл. Она встала и осторожно поставила миску на деревянный стул. — Я верю вам и надеюсь на ваше благоразумие. — Шурша юбкой, она прошла к двери, где стояла Мойра. — К сожалению, возле Воронцовского тракта снова произошло ожесточенное сражение, поэтому я вынуждена просить вас обеих завтра с первыми проблесками зари заступить на дежурство.
С этим она вышла.
Элеонор откинула голову на подушку, да так и осталась неподвижно лежать до наступления ночи, вместе с которой… снова явился Синклер.
В свете свечи он внимательно оглядел ее лицо, выискивая признаки болезни, и, кажется, увиденное его очень обрадовало.
— Вижу, тебе лучше, — заключил он, прикладывая руку к ее лбу. — Жар спал.
— Так и есть, — ответила она, нежно прижимая его ладонь к щеке.
— Завтра мы сможем покинуть это проклятое место.
Элеонор опешила.
— Покинуть?
Синклер все еще на военной службе, а ей утром снова заступать на дежурство, так о чем он говорит?
— Мы больше не можем здесь оставаться. Не теперь.
Почему не могут оставаться, недоумевала Элеонор. Что изменилось, за исключением того факта, что они оба чудесным образом выздоровели?
— Завтра я попытаюсь украсть лошадей, — продолжал он. — Хотя, возможно, нам удастся обойтись и одной.
— Синклер, да о чем ты говоришь?! — воскликнула Элеонор. — Куда мы поедем?
Неужели он снова бредит? Она испугалась, что к нему вернулась лихорадка.
— Да куда угодно. Вся эта проклятая страна — одно большое поле боя. Куда мы ни направимся, без труда получим то, что нам необходимо.
— А что нам необходимо?
Он обхватил ее лицо руками и, прежде чем начать говорить, проникновенно заглянул ей в глаза. Затем встал на колени у кровати и тихо поведал ей всю историю. Историю настолько ужасную, что вначале она не поверила ни единому его слову. Об обитающих в Крыму созданиях, которые вылезают по ночам и нападают на умирающих. «Он до сих пор меня преследует во сне, — признался он. — И я до сих пор не могу объяснить, что это за тварь». О страшном проклятии или божественном даре, благодаря которому можно обмануть саму смерть. И о жажде, которой не будет конца… и рабом которой они теперь стали. Она не могла в такое поверить, не хотела!
Вот только на плече у себя, в том месте, где Синклер прокусил ей кожу, она нащупала характерный шрам, что, по словам лейтенанта, и было доказательством правдивости его слов.
Он склонился над ней и покаянно поцеловал место укуса. Из глаз Элеонор хлынули горячие слезы, и она, тяжело дыша, отвернулась к стене. Комната с узким окном, выходящим на море, вдруг показалась ей невыносимо тесной и душной.
Синклер схватил девушку за руку, но она ее вырвала. Как он мог так поступить с ней? Как мог так поступить с ними обоими? Если Синклер лжет, то он просто сумасшедший, но если говорит правду, значит, они оба обречены на ужасное проклятие похуже всякой смерти. Элеонор воспитывалась в традициях англиканской церкви, однако в отличие от сестер и матери особой набожностью никогда не отличалась. Но то, о чем говорил Синклер, даже ее не замутненному религией разуму казалось таким чудовищным святотатством, что о нем даже помыслить было страшно, не то что жить с ним до конца своих дней. А ведь регулярное совершение этого греха было необходимым условием продолжения жизни.
— Только так я мог тебя спасти, — говорил Синклер. — Прости меня. Элеонор. Умоляю, скажи, что ты можешь меня простить!
Но в ту минуту она не могла. В ту минуту ей оставалось лишь вдыхать влажный воздух Босфора и думать, как быть дальше…
И вот прошли столетия, а она опять в том же безвыходном положении.
Она продолжала слоняться по изолятору, безуспешно стараясь отмести навязчивые мысли о белом металлическом ящике с кровью. Вот он, стоит перед ней на расстоянии вытянутой руки и манит содержимым. Всего-то и надо, что открыть дверцу да спокойно взять то, что так настойчиво требует организм…
Она заставила себя отвернуться и отошла к окну.
Тусклое сияние застывшего солнца напомнило ей о сером небе, под которым они плыли на борту злополучного брига «Ковентри». Часы показывали около полуночи, однако Элеонор уже уяснила, что полноценная темная ночь не наступит. Дни здесь переходили в ночи, а ночи в дни абсолютно незаметно. И дней этих, думала Элеонор, она забрала гораздо больше, чем ей было отпущено Богом.
Майкл. Майкл Уайлд… Стоило ей лишь вспомнить о нем, как тягостные думы немного отступали. Он был таким милым по отношению к ней, а когда позволил себе усесться рядом на фортепианную банкетку — еще и таким трогательно смущенным из-за своей оплошности. Каким бы странным ни представлялось его поведение, Элеонор понимала, что она теперь в другом мире, где царят совсем иные нравы. Ей еще очень ко многому придется привыкать. К симфоническим оркестрам, которые играют в маленьких черных ящичках! Светильникам, вспыхивающим по щелчку и горящим немигающим пламенем. И женщинам — женщинам-африканкам, вдобавок — в должности врачей!
Элеонор вспомнила шок матери, когда та узнала, что дочь собирается поехать в Лондон, — одна, без чьего-либо сопровождения! — чтобы учиться на медсестру. Наверное, все, что тогда казалось шокирующим, со временем стало нормой жизни. Возможно, ужасные людские потери Крымской войны заставили человечество одуматься и положить конец кровавым бойням. Возможно, этот мир более просветленный. И возможно, в нем, где даже самые заурядные предметы источают приятный аромат, народы улаживают возникающие разногласия не с помощью сабель, а путем переговоров.
Элеонор вдруг охватило непривычное чувство успокоения, а в душе забрезжил лучик надежды.
Как все-таки было здорово сесть за пианино и снова почувствовать себя обычным человеком. С каким удовольствием она касалась пальцами клавиш. В тот момент на нее нахлынули воспоминания об уроках игры на фортепиано, которые ей давала жена приходского священника. Они играли в гостиной перед открытыми настежь створчатыми французскими окнами, а во дворе на широкой зеленой лужайке хозяйский кокер-спаниель гонялся за кроликами. У миссис Масгроув был долгосрочный договор с музыкальным магазином в Шеффилде, и дважды в год ей высылали подборку нот популярных музыкальных произведений. Именно тогда Элеонор и пристрастилась к старинным народным балладам и песням вроде «На живописных берега Твида» и «Барбара Аллен».