Дни, когда епископ вел у нас свое расследование, я проводила, простершись ниц на ледяном каменном полу часовни. Несколько раз, когда он направлялся к алтарю, ему пришлось переступить через мое неподвижное тело. Так и получилось, что мое благочестие и единственная подлинная вера во всем монастыре Святой Каталины были наконец замечены епископом Чавесом де ла Розой.
— Как тебя зовут, дитя мое? — обратился он ко мне.
Я не отрывала лицо от пола. Мне не хотелось, чтобы он отвлекал меня от моего занятия.
— Я никто, ilustrisimo, [29] — заявила я ему. — Я всего лишь смиренная посланница.
По-прежнему глядя в пол, я глухим голосом поведала ему обо всех тайных прегрешениях легковесных монахинь и priora. Я рассказала ему о своем раскаянии, епитимье, о своем посте и о том, какие насмешки и презрение мне пришлось вынести. Я не утаила ничего.
Он опустился на колени рядом со мной и выслушал меня в молчании. Затем он взял меня за запястье и повернул его к свету.
— Бедное дитя, — произнес он наконец, поднимаясь на ноги. — Мы посмотрим, что можно сделать для тебя.
Из этих его слов я, естественно, поняла, что вскоре займу подобающее мне высокое положение и стану руководить всеми этими грешницами, которые так старались унизить меня.
Джанни дель Бокколе
Пока ему не сравнялось одиннадцать годочков, ежели вам до сих пор не выпадало случая убедиться, какой он негодник, то, склонив голову набок и скрестив пальцы, глядя на Мингуилло, вы бы сразу сказали, что у него не все дома. В голове, в смысле. А уж какой у него обнаружился дурной нрав!
Да и красивее он не стал ни чуточки. Вот не сойти мне с этого места, если глаза у него не сошлись еще ближе друг к другу, а уж рот походил на влажного дождевого червяка. Мерзость какая. Кожа так туго была натянута у него на щеках, что под ней виднелись кости, как будто пытались проткнуть ее насквозь. Словом, он был уродлив, как горгулья, настоящая жаба, прости, Господи!
В одиннадцать его так обсыпало прыщами, что просто ужас. Никогда и ни у кого я такого не видел. Сначала эти отвратные прыщи были желтыми, потом почернели, размножаясь на глазах, потом расползлись по всему лицу, оставив после себя ямы и рытвины. Похоже, его распутная натура вставала по ночам, пока он спал, и рисовала ему обвинения на лице.
В тот самый год его застукали, когда он связал мою бедную сестренку Кристину в limonaia. Он соорудил для нее небольшой деревянный крест, а потом прикрутил к нему за руки и за ноги, прям как Христа. А во рту у нее было яблоко. Сам же выродок преспокойно точил нож о камень. И слава Богу. За то, что скрип ножа о камень услышал проходящий мимо ливрейный лакей и решил глянуть, в чем дело.
Папаша, Фернандо Фазан, опять случился в Арекипе. Где же ему еще быть-то? Я сломя голову понесся в limonaia и нашел там распятую Кристину и Мингуилло, в руке которого сверкал нож для разделки рыбы. Я схватился за лезвие и попытался вырвать его. Но он ни в какую не желал отдавать его, а потом обжег меня таким взглядом, что по спине аж мурашки пробежали. В последний момент он повернул нож так, что тот проткнул мне руку. Все остальные слуги забоялись помочь мне. А нож торчал у меня из ладони, совсем как оловянный солдатик.
Ох, как же мне хотелось прямо там вышибить ему мозги! Но Мингуилло был молодым хозяином, так что он мог сделать со мной все, что угодно. Он, не мигая, стоял и глядел на меня. Я вроде как опамятовался и прикинулся идиотом, который не соображает, что делает. Так было лучше всего.
— Я тут ни при чем, — заявил он, повернулся и преспокойно зашагал себе прочь.
Другие слуги, разозлившись, начали говорить про него всякие гадости, на какие никогда бы не осмелились, если бы он мог их слышать.
Кристина наконец выплюнула яблоко изо рта и заревела, глядя, как кровь хлещет у меня из раны.
Анна зашила и забинтовала мне руку, взяв обожженную на огне иголку и чистую тряпицу, так что особого урона не случилось. Если не считать того, что, сталкиваясь с молодым хозяином, я чувствовал, что руку начинает жечь как огнем. Иногда такое бывало, когда он проходил мимо творить зло где-нибудь в другом месте. А Кристину забрал к себе добрый Пьеро Зен, заместитель мужа моей хозяйки, госпожи Донаты Фазан, чтобы она жила и работала в его одноименном palazzo. Он-то знал, что теперь ей никак нельзя оставаться в Палаццо Эспаньол. Мы с Анной сильно скучали по ней. Вот так из нашей жизни ушел еще один кусочек счастья, и все из-за этого Мингуилло Фазана.
Моя хозяйка пребывала на пятом месяце, поэтому она так и не узнала об истории с распятием Кристины. Ибо conte [30] Пьеро беспокоился, что из-за этого схватки у нее могут начаться раньше времени.
Сестра Лорета
Я напрасно ждала заслуженного возвышения.
Вместо этого, всего через несколько часов после моего конфиденциального разговора с епископом, меня отвели в лазарет и силой накормили мясным бульоном, густой кашей и гренками в масле. Голову мою обмотали повязками, пропитанными травяными настоями, после чего меня привязали к кровати.
— Епископ Чавес де ла Роза сурово накажет вас, когда услышит о том, что вы со мной сделали! — предостерегла я монахинь через отверстие в повязке.
— А кто, по-вашему, предложил подобное лечение? — грубо рассмеялась мне в лицо одна из монахинь, составлявших снадобья, уроженка Боливии по имени Маргарита. — Откройте рот, у меня есть для вас еще и печенье.
Внезапно я поняла, что епископ хочет, чтобы со мной ничего не случилось, пока он будет заниматься своим прямым делом. Более того, в лазарете я все время пребывала в обществе других монахинь и могла подслушать многое из того, что осталось бы мне неизвестным, если бы я удалилась в привычное одиночество своей кельи. Значит, в том и состоит замысел Божий, чтобы я знала обо всем, что ежедневно происходит в монастыре и за его пределами, потому что в один прекрасный день мне предстоит исправить все то зло, что должно было свершиться.
Ибо над головой бедного епископа Чавеса де ла Розы начали сгущаться тучи. Справедливые упреки, высказанные им монахиням Святой Каталины, были приняты с презрительным неуважением. Высокородные монахини вели себя так, словно епископ находится у них в услужении, разрушая его благочестивые планы столь хитроумными способами, что я даже не могу описать их все. Должно быть, то же самое произошло и с его планами в отношении меня, поскольку в моей жизни ровным счетом ничего не изменилось.
Епископ ни разу не навестил меня в лазарете, так что ему неоткуда было узнать о том, сколь жестоко меня заставляли есть через силу. Разумеется, я быстро сообразила, почему он не пришел ко мне: если бы остальные монахини увидели, что он выделяет меня среди прочих, то изобрели бы новые способы подвергнуть меня дополнительным мучениям. В лазарет вплыла сестра Андреола и присела рядом со мной, занимаясь своей вышивкой и нашептывая что-то голоском, долженствовавшим означать доброту и дружелюбие. Я позволила ей остаться, поскольку захотела получше рассмотреть ее вблизи. И не нашла в ней совершенно ничего возвышенного. Она была намного толще меня. Ее привлекательность показалась мне пресной, а светлые волосы — крашеными. Словом, я не увидела ничего, что хотя бы отдаленно напоминало блеск жемчугов в цвете ее кожи.