— Монахини были правы. У нее приятный голос. Его можно поставить.
Лежа в холодной воде, я чувствовала, как все мои ощущения замирают. Мне уже было почти все равно, чем это кончится. Я отвечала механически, словно кукла. Но где-то на задворках сознания билась мысль: если бы они хотели просто убить меня, то им бы не было нужды проверять мои языковые способности.
Они спросили меня о моем преступлении. Они хотели знать все подробности того, что я чувствовала по этому поводу. Я не придумала ничего лучше, чем правдиво отвечать на их вопросы. Я сказала, что мне очень жаль того, что случилось. Но я сказала, что сделала именно то, что мне следовало, чтоб защитить жизнь. Я добавила, что буквально умирала взаперти.
— Любая монахиня страдает, как настоящий мученик. Если она умирает, то, несомненно, отправляется на небеса, что, впрочем, и есть ее главное желание. Она может провести первую брачную ночь с Богом. Уверяю вас, она всегда в предвкушении этого.
Я услышала, как один из мужчин шепнул другому:
— В ней есть варварство, от которого содрогнулся бы даже дьявол.
Другой ответил:
— Ну, это нам на руку, не так ли?
Наконец они сказали мне, чего от меня хотят. Я такого не ожидала. В обмен на жизнь, которая могла быть отобрана в любой момент с такой же легкостью, с какой разламывается соломинка, они хотели, чтобы я стала актрисой. Мне нашли место в труппе, прикрепленной к театру в Сан-Луке. Эта труппа вскорости отправлялась в турне по Европе, и я должна была поехать с ними.
Главный объяснил все это сухим тоном, подытожив:
— Мы придерживаемся мнения, что сцена является подходящим местом для барышни твоего немного непоседливого характера.
Я опустила взгляд, когда он добавил:
— Имея уже одного внебрачного отпрыска, ты вряд ли нуждаешься в наших рассказах о том, как вести себя с мужчинами.
Моя смена профессии не ограничивалась лишь актерством. Я должна была играть не только на сцене по сценариям, написанным драматургами. В жизни я тоже должна была играть, ведь мне была поручена весьма щекотливая миссия. В каждом городе, где выступала труппа, я обязана была принимать приглашения принцев, лордов, политиков и просто влиятельных людей, которые хотели свести со мной знакомство. Я должна была очаровывать их и обольщать, соблазнять и заниматься с ними любовью. В постели я должна была, как бы невзначай, задавать им различные и на первый взгляд невинные вопросы. Когда они уходили, мне следовало писать некие письма и отправлять их личным курьером в этот безымянный дворец.
Я должна была заниматься этим не под своим именем. Это имя должно было быть уничтожено навеки. В новой жизни меня звали Мимосина Дольчецца.
2
Золотой сироп
Берем пинту вина; мятую гвоздику, полдрахмы; мелко порезанный шафран, полскрупула; замочить на ночь в ванне; к процеженной жидкости добавить настойку шалфея (облагороженную амброй), пол-унции; настойку лаванды, одну драхму; сироп левкоя, полторы унции; сок кермеса, процеженный, пол-унции; три листа сусального золота; смешать.
Очень богатое, приятное средство для стимуляции работы сердца.
Утро — золотое время. Так однажды сказал один прусский министр, поспешно выбираясь из моей постели, успев раскрыть мне уйму государственных секретов.
На протяжении всех лет, прошедших после моего побега из монастыря, я была постоянно занята по утрам, зарабатывая золото, занимаясь написанием писем, которые оплачивали то, что мои покровители называли свободой.
Вечером я работала актрисой, а ночью шлюхой. Только по утрам я занималась своим основным делом, а именно доносила добытые сведения Совету десяти и инквизиции Венеции.
На следующий день после того памятного разговора меня передали на попечение Джакомо Маззиолини. Если бы я знала, что эта рептилия станет моим единственным постоянным спутником в последующие шестнадцать лет, я бы закричала, что эта сделка слишком несправедлива и пусть меня лучше вздернут, чем я буду медленно умирать в его цепких лапах.
Меня заперли в апартаментах. Я видела внешний мир разве что сквозь ставни на окне. Так было до тех пор, пока я не изучила досконально те науки, которые были необходимы для моей работы. Ко мне приставили учителей немецкого, французского, русского и английского языков. Я работала с ними с рассвета до полудня, потом мы снова встречались вечером для закрепления материала. Разговор за романтическим ужином требует знания специального набора слов для флирта и лести. Им я и училась. Также я изучала блюда и напитки, необходимые для соблазнения, их самое эффективное сочетание. Спустя четыре месяца я достаточно бегло разговаривала на всех четырех языках, чтобы выполнять положенные на меня обязанности, как на сцене, так и в интимной обстановке.
В то же время две престарелые актрисы занимались со мной днем, передавая мне все знания и умения, которыми владели. Когда они закончили работать со мной, я умела разыграть любую человеческую эмоцию. Те сцены, которые я устраивала родителям и которые в конце концов вынудили их спровадить меня в монастырь, в моей новой жизни дали мне некоторое преимущество. Я научила свои глаза плакать, а рот целовать. Теперь, под чутким руководством этих раскрашенных суровых женщин, я уже умела издавать крики удовольствия, которые желает услышать любой мужчина. Когда я хорошо играла, актрисы не аплодировали. Они закрывали глаза, и их морщинистые губы растягивались в подобии улыбки.
Я научилась танцевать не только скромные па, принятые на балах, но и дикие пляски простолюдинов. Я узнала, как надо отвечать на мощный зов оркестра, когда он движется по сцене, притягивая меня к рампе, где ритм буквально хватает меня за лодыжки.
Теперь это была моя жизнь — глупая пляска, которая никогда не кончалась.
Когда я овладела всем, чему меня учили, меня отправили в труппу.
Сначала мне давали небольшие роли, чтобы посмотреть, как я справлюсь. Позднее заметили, что лучше всего я могу проявить себя в двухактных пьесах, легких и не утомительных, словно порыв ветра. Я впервые сыграла ведущую роль и сорвала овации.
Во время репетиций мои наниматели приказали мне соблазнить актера, игравшего Панкрацио. Эусебио Пелличиони был легкой добычей. Он стал моим через день. Я к нему ничего не чувствовала и знала, что он отвечает мне взаимностью. Его тянуло ко мне лишь слабое половое влечение. Я вела себя с ним так же, как и с моим возлюбленным. Я впервые была с другим мужчиной. Я от этого не умерла. Я ничего не чувствовала — ни радости, ни печали. Возможно, мне это понравилось больше, чем танцы.
После этого все мужчины казались мне одинаковыми.
Будь я на сцене или в покоях какого-нибудь графа, исполнение любви было одним и тем же. Я имитировала восторг с точностью, которой позавидовала бы сама природа. Я владела навыками, выполняла свою работу тщательно и хладнокровно. Я была изобретательна и бесстыдна. Никогда мне в голову не приходила мысль, что я могу снова забеременеть. Я решила, что краниокласт устранил подобную возможность. Когда я видела других женщин с детьми, я отворачивалась.