Но с Дотторе Веленой я всегда блистала. Я обычно либо билась в предсмертных конвульсиях, либо неожиданно возвращалась к жизни. Меня постоянно преследовали различные смертельные хвори. К тому времени как я выходила, Зани уже успевал разогреть толпу. Я была красива и обворожительна, и они меня обожали.
Мы довели наши представления до высочайшего уровня профессионализма. Я уверена, что мы играли даже лучше, чем наши коллеги на Рива дельи Скьявони в Венеции. Иногда Дотторе Велена освобождал меня от червя длиной в улицу Стрэнд, используя настойку Вермифугус Пульвис либо Порошок для борьбы с червями (сделанный в основном из муки). В этом случае я хваталась за живот и корчила рожи, пока Дотторе пояснял, какая борьба идет у меня внутри. Он рассказывал, как черви разрываются на куски в моей двенадцатиперстной кишке, а потом растворяются в желудке. Вскоре он засовывал руку мне под юбку и вытаскивал длинную белую шерстяную нить, вымазанную жиром. Он немного вытягивал ее, потом передавал конец Зани, который начинал бегать вокруг сцены, обматывая ее вокруг столбиков, словно сумасшедший паук. Дотторе все это время давал подробные объяснения происходящему. Публика ловила каждое его слово, затаив дыхание.
У Дотторе было припасено глистогонное средство для зевак, страдающих от кариеса, поскольку существовало поверье, что зубы разрушаются от действий ужасного зубного червя. Накануне представления мы сидели до поздней ночи, вырезая маленькие кусочки бумаги и клея их свекольным соком. Перед представлением Дотторе засунул их под свои внушительные ногти. Перед взорами собравшихся он аккуратно, словно в святую воду, макнул пальцы в жидкость из голубой бутылочки и начал ковыряться у меня во рту. К счастью, в данном случае надо было продемонстрировать легкость использования снадобья, потому спустя несколько мгновений он вынул пальцы из моего рта, и я выплюнула слипшийся клубок, по всей видимости, окровавленных кусочков, очень похожих на подохших от действия эликсира червей. В качестве дополнительного предложения Дотторе Велена всегда сопровождал подобные выступления продажей наборов агатовых зубов, привезенных прямо из Италии. Их можно было носить на манер известного красавца лорда Хэрви из Бристоля.
В иные дни Дотторе Велена восстанавливал мою красоту. Мне следовало выходить на сцену покрытой волосатыми родинками (из резины), ужасными жировиками (нарисованными) и морщинами (начерченными с помощью угля). Вытянув меня на помост, Дотторе Велена принимался разглагольствовать о красоте иноземных женщин, сетуя на хвори, поражающие симпатичных англичанок.
— Взгляните на эту старую даму, лицо которой разрушено одному Богу известно каким недугом! Несчастная бедняжка, ее страдания написаны на морщинистом лице!
Он заботливо нагнулся ко мне.
— Твои внуки страдают от того же недуга, — спросил он, — или ты одна такая в семье?
В этот момент я разразилась громкими всхлипываниями и воем, на что он довольно едко заметил:
— В моей родной Венеции красота считается обязательным атрибутом. Ты бы лишилась рассудка и распростерлась ниц, если бы тебе довелось увидеть даже самую обычную венецианку. Кажется, что все они одного возраста. Это все благодаря их роскошной зрелости, но здесь, в Англии, загляните кобыле в рот и женщине в лицо, и вы сразу точно определите их возраст. Вам, моя дорогая, по всей видимости, семьдесят девять лет и три четверти года.
Я повесила голову и принялась протестующе махать руками.
— Чем итальянские женщины отличаются от английских товарок? У итальянок есть простое средство.
И снова была приготовлена голубая бутылочка, в которую окунули салфетку. Дотторе повесил эту салфетку мне на лицо, а сам принялся разглагольствовать о свойствах сего зелья.
В данном случае в бутылке была теплая мыльная вода, которая постепенно смыла все мои искусственные дефекты.
Сняв с меня салфетку, под которой обнаружилось молодое здоровое лицо, Дотторе Велена мягко вопросил:
— Могу ли я поинтересоваться твоим реальным возрастом, дорогая?
— Мне двадцать пять, — радостно ответила я тонким голосом, но достаточно громко, чтобы перекричать возгласы и крики в толпе.
Дотторе Велена повернулся к публике:
— Это средство очень поможет тем из вас, особенно ирландкам, кто имеет пораженные конечности, у кого более толстая часть ноги находится внизу. Одна капля сего эликсира, и вскоре вы будете ходить под ручку с лучшим мужчиной района.
Я была занята и ни на минуту не оставалась в одиночестве. Эти два фактора не давали мне полностью осознать то потрясение, который я получила, узнав правду о возлюбленном.
Это был жестокий удар, и я не могла не думать об этом в минуты отдыха. Мысли только ухудшали ситуацию.
Раньше я хотела принимать его таким, каким он мне казался. Это было так соблазнительно. Теперь же я скучала по тому состоянию приятного неведения. Я также злилась на себя. Мне следовало понять, что здесь что-то не так. По глупости я решила, что он джентльмен уровня Стинтлея. Я думала, что его деньги были получены по наследству. Теперь мне следовало понять и принять, что иногда ему приходилось тяжело трудиться, чтобы заработать их. Когда мне становилось очень грустно, я представляла, как он сидит у себя на складе, поплевывает на этикетки и лепит их на бутылки с эликсирами, которые продает через шарлатанов вроде Дотторе Велены.
Я постоянно узнавала новые ужасы о Валентине Грейтрейксе и его делах, поскольку на Бенксайде его знали очень хорошо. Скоро я узнала еще одну подробность. Везде ходили разговоры, что из-за миссии на континенте его довольно долго не будет в Лондоне. Его компаньоны многозначительно улыбались при упоминании этой миссии, хотя и не знали ничего о целях и задачах. Мы слышали в «Якоре», что у людей Грейтрейкса невозможно ничего выведать. Им не развяжет язык ни пиво, ни деньги, ни распутные женщины. Никто из них не хотел вызывать гнев хозяина.
Потому я чувствовала себя в безопасности, хотя продолжала прятать лицо, когда мы спускались в «Якорь» по Стоуни-стрит. Я не хотела столкнуться нос к носу с Диззомом.
Однажды, когда мы проходили мимо склада Валентина, Дотторе Велена толкнул меня локтем в бок и сказал:
— Одному Богу известно, зачем он уехал. Уже прошло несколько недель. Очень необычно. Многие девы Бенксайда вздыхают, ложась в холодную постель без него.
Зная, что «девами» в этой части города называли проституток, я вся задрожала от ярости. Значит, он был человеком, который водил шашни с этими потаскухами? Я видела их, выстроившихся вдоль улиц, словно безвкусно одетые куклы на прилавке магазина. Мне с трудом удавалось смириться с мыслью, что в его ведении был первоклассный бордель, а если говорить точнее, целая сеть борделей, которые приносили хорошую прибыль. Однако мысль о том, что он сам пользовался услугами своих «служащих», ранила меня очень глубоко. Она нанесла еще больший вред образу джентльмена, который я создала. Настоящий джентльмен в случае нужды посещал опрятные и роскошные публичные дома в хороших районах города. Я отбросила представление о нем как о человеке, чья большая любовь ко мне содержала определенную долю природной похоти. Теперь я смотрела на него как на очередную свинью с низменными инстинктами. Иногда на меня находило такое негодование, что я даже начинала думать, что мои бывшие хозяева никогда не посылали меня соблазнять существо более отвратительное, чем Валентин. Герцоги, принцы, политики, даже знатные дамы с необычными пристрастиями, но не сомнительный делец с бедняцкого берега Темзы. Мелкий воришка, доросший до уровня серьезного бандита. Это было намного хуже, чем джентльмен, лишившийся состояния.