Подумать только — вдруг она прозябает в нищете! Дурно при одной мысли об этом. Интересно, что же с ней случилось.
Только теперь он улавливает осторожное покашливание Диззома и чувствует ласковый взгляд друга на спине, которая от потрясения стала мокрой.
— Мне кажется, я могу помочь, Валентин, — бормочет Диззом. — Позволишь мне заняться письмом, мальчик? А?
Валентин не хочет отдавать письмо. Все в нем противится этому.
Диззом осторожно вынимает письмо из его рук. Валентин морщится, когда полуразрушенное письмо помещается на ровную доску, которая вызывает мысли об операционном столе. Валентин топчется у доски, с трудом сдерживаясь, чтобы не забрать листок.
Понимая, как Валентину важно не терять контакта с письмом, Диззом просит его подержать два края листа, пока он колдует над ним, продолжая говорить спокойным голосом, поясняя каждое действие, прежде чем выполнить его, словно дантист, подготавливающий пациента к щипцам.
Диззом задумчиво роется в шкафу, выбирает и ставит с ритуальной торжественностью на стол рядом с доской несколько бутылок. Закрепив в подсвечнике свечу, он поджигает ее. Потом тянется за большим пером белой цапли, открывает одну бутылку и засовывает внутрь перо. Он поясняет:
— Сначала нужно покрыть письмо отработанной щелочью, размазав ее пером вот так, очень тонким слоем.
Валентин наклоняет голову и недовольно морщится.
Диззом спешит его успокоить:
— Действительно, цвет сразу заметно не меняется, но погляди… Теперь, добавив разбавленной минеральной кислоты… я использую марину, но купорос и азот также хорошо подходят. Как видишь, буквы очень быстро изменились и стали синими, очень четкими и понятными. Они выглядят четче, чем в день, когда были написаны.
Наблюдая за алхимией, Валентин раскрывает от удивления рот. Когда на бумаге появляются слова, он издает радостный вопль и порывается забрать письмо, но Диззом останавливает его, указав, что буквы начали сливаться друг с другом. Синяя краска теперь неподконтрольна, она угрожает пожрать каждый сантиметр бумаги и снова скрыть слова. Валентин стонет.
Но Диззом продолжает:
— Не бойся. У нас есть средство и против этого. Чтобы удержать синеву от расползания, мы должны быстро промокнуть листок, убрать излишек жидкости.
Он осторожно прикасается к письму маленькими кусочками промокашки, которые быстро синеют. Диззом лихорадочно трудится над листком несколько минут, а потом резко останавливается и осматривает работу. Буквы не расползаются.
Валентин выдыхает:
— Теперь можно держать в руках?
— Да, конечно.
Валентин моментально выхватывает письмо и прячет его на груди, убегая в полутемную спальню.
Он читает письмо стоя у окна, садится на кровать, а потом сбегает вниз по лестнице и идет к реке, чтобы перечитать его на улице, будто бы природное освещение может придать вес написанным словам.
Обитатели Бенксайда наблюдают за ним и видят, как дрожат его плечи. Не замечая их улыбок и сочувствующих взглядов, он возвращается на склад.
Это письмо заставило его заплакать. У него голова идет кругом. Он в ярости. Да, она сейчас в Венеции. Нет, ее не было там, когда он обыскивал город, и она предлагает ему направиться туда как можно быстрее.
Не такого письма он ожидал.
3
Припарка при болях от кровотечений
Берем лук, льняное семя, всего по четыре унции; черную белену, коровяк, всего по две пригоршни; кипятить в трех квартах воды, пока не останется две кварты; в процеженной жидкости растворить две драхмы опиума.
Расслабляет сосуды, притупляет боль, выводит осадки, приводящие к образованию опухолей, останавливает кровотечение.
Мрачная ирония ситуации не ускользнула от Валентина. Он мчался в обратном направлении по тем же дорогам, по которым совсем недавно возвращался домой.
Меньше чем за три недели он совершает головокружительное путешествие, все еще донимаемый кашлем, а теперь еще и нехорошей болью ниже поясницы. И ради чего? Поверив малоубедительным словам на жирном клочке бумаги. Он проклинает поспешность, с которой уехал из Венеции лишь для того, чтобы обнаружить в Лондоне, что снова опоздал. Если бы он не потерял самообладание и остался на более продолжительный срок! Она, должно быть, покинула Лондон спустя несколько дней после того, как он выехал из Венеции. Они, вероятно, разминулись в каком-то месте, даже ночевали в тех же трактирах, ели из одной и той же посуды.
Если, конечно, она не пытается меня отвлечь, в то время как девочка спрятана в Лондоне.
Мимосина Дольчецца намекнула, что у нее есть ответы на многие вопросы, но в письме она не может их дать.
На этот раз Валентин признает, что ищет актрису. Он не стыдится признать, что разыскивает ее. Такое письмо! И у нее Певенш!
Хорошо, что женщины находятся в безопасности. Он уже решил, что актриса недолго будет контролировать ситуацию. Теперь его черед. Повертев им, словно марионеткой, она тоже познает муки ожидания. Он не собирается прямиком отправляться в «Черную летучую мышь». Сначала он узнает, кто она такая на самом деле. Когда он снизойдет до того, чтобы встретиться с ней, то покажет, что он не такой дурак, каким она его считает.
Это определенно. Тут и думать нечего. Я не собираюсь бежать к ней с нежностями, пока не наступит подходящий момент. Между тем, если бы я увидел дьявола, бегущего по улице с Мимосиной, зажатой в пасти, я бы не стал ему мешать.
Валентин также понимает, что Мимосине, должно быть, несладко с Певенш.
Она могла бы вывести из себя даже святого. У нее рот не закрывается. Пусть позаботится о ней немного. Почему нет? Очень скоро она будет не рада этой затее.
Он улыбается.
Украсть девочку — дело нехитрое.
Валентин сомневается, что Певенш может понравиться компания Мимосины.
Нет, Певенш никогда не любила общаться с незнакомыми женщинами, да и с мужчинами. Когда она подрастет, придется попотеть, чтобы найти ей мужа.
Валентин невесело смеется. Певенш замужем?
Девочка в этом ничего не смыслит. Она знает об очаровании не больше, чем свинья о чистой сорочке. Она всегда говорит людям все, что думает о них плохого. У нее не та натура, чтобы мечтать о любви.
А размер!
Ей большинство мужчин покажутся карликами.
Сложно представить обнаженную Певенш, готовую к любви. Свисающие складки плоти, где скапливается влага… Он понимает, что к ней, по всей видимости, никто никогда не прикасался, она не знала, что такое отцовская любовь и забота. Кажется, ей это и не нужно. Возможно, она стесняется своего тела. Не исключено, что, если обнять Певенш, то можно вплотную ознакомиться с ее топографией.