— В память о Катарине Вениер, — громко говорит он, словно бы упоминание ее имени должно вызвать дух усопшей.
Она не мертва. Когда она услышит это, то придет и сама об этом скажет.
Монахини замолкают и начинают цокать языками. Даже Смергетто открывает рот от удивления, потому что Валентин выбрал свечу с огромным фитилем. Пламя взлетает на пять, потом на десять, на пятнадцать сантиметров над свечой. Монахини быстро крестятся.
Яркое пламя свечи слепит Валентина, а на руку начинает капать горячий воск.
Он резко поворачивается к монахиням:
— Вы видели? Неужели вы больше ничего не можете сказать? Смергетто, спроси их.
Но они повторяют:
— Больше нечего говорить…
Хотя Смергетто пытается по возможности переводить ответы монахинь в мягкой форме, Валентин в конце концов покоряется суровости их тона, отвешивает низкий поклон в благодарность за помощь и добавляет, что больше их не потревожит.
Он резко разворачивается на каблуках, чтобы они не заметили слез в его глазах.
Вместе со Смергетто, тактично глядящим в сторону, он покидает церковь.
7
Перуанский электуарий от эпилепсии
Берем толченую кору, шесть драхм, змеевидный кирказон, две драхмы; пионовый сироп, сколько потребуется; смешать в мягкий электуарий.
Я экспериментальным путем обнаружил, что это самое надежное лекарство. После хорошего испражнения взрослому больному можно давать одну драхму (но меньше — более юным пациентам) утром и вечером, три или четыре месяца, а потом еще три или четыре дня до смены фазы Луны и полной Луны. Это средство полностью устраняет эпилептические и истерические хвори, а также так называемую пляску святого Витта, во время которой больной делает тысячи глупых жестов и прыжков, словно те несчастные, которых в Апулии укусил тарантул.
Смергетто непередаваемо тактичен. Хотя Валентин не поделился с ним информацией, полученной от Сесилии, венецианец не интересуется, почему хозяин прослезился на могиле давно усопшей Катарины Вениер. Когда он убеждается, что его помощь больше не требуется, он мягко намекает, что может заняться другими насущными делами. Валентин благодарно кивает, и Смергетто тут же испаряется.
Начинает падать снег.
Валентин бесцельно блуждает вдоль берега канала рядом с церковью. Расположенный в отдалении от широкого канала Джудекка, этот заливчик напоминает холодный бульон и пахнет так, словно его сварили в десяти милях от ада. Либо как будто какое-то существо заползло в него и сдохло, испортив воду собственными испарениями. Валентин размышляет о телах благородных людей, запертых в склепах под церковью. Невозможно не представлять, как они разлагаются и вся эта мерзость просачивается в канал. И Катарину Вениер, кем бы она ни была, тоже не минует этот процесс. Он морщится при этой мысли.
Крепкое амбре заставляет его вспомнить Диззома, сторожащего свои судочки и горшочки с вонючими растворами на складе на Бенксайде, и его грудь сдавливает тоска по родине.
Мысль о Диззоме заставляет Валентина взбодриться. У него просыпается тяга к работе. Он быстро прыгает в гондолу и направляется к Рива дельи Скьявони, пристанищу шарлатанов. Он собирается поискать новые таланты среди них. Это то, чем он должен был заниматься все предыдущие дни, а не тратить их — на что? Пока гондольер неспешно работает шестом, голова Валентина идет кругом от мыслей о Катарине Вениер, которой должна была быть Мимосина Дольчецца, но которая мертва. Его охватывает паника, словно актриса тоже умерла. Он приложил слишком много усилий, чтобы выяснить это. Он не может отделаться о мысли, что эти женщины — одно и то же лицо, несмотря на жестокие слова, высеченные в камне.
Он пытается убедить себя, что не имеет никакого значения то, что Катарина Вениер официально мертва. Мимосина ее пережила. Нет никакой причины для слез, которые текут по щекам Валентина, да так, что он не успевает их вытирать. Он не знает, куда приведет его эта новость, поскольку ему, по всей видимости, необходимо забыть о теории, что Мимосина когда-то была богатой наследницей, попавшей в монастырь, и принять более убедительный вариант — что она просто сильно на нее похожа.
Валентин пытается связать новые факты с интуитивными подозрениями и нелепой надеждой. Конечно, в этот просвещенный век бывало и такое, что монахини из богатых семей сбегали из монастыря. Вполне возможно, что от такой девушки, выбравшей профессию актрисы, могла отвернуться вся аристократическая родня. Но неужели они объявили бы ее мертвой? Как далеко могут зайти родители, чтобы наказать своенравную дочь, опорочившую их имя? Наверняка на такие меры они не пошли бы. Она могла бы быть для них мертва, но едва ли они сооружали бы пустую могилу по этому поводу. В любом случае, если умирала аристократка, следовало заполнить кучу официальных бумаг. Так обычно бывает в Лондоне, и так же должно происходить здесь, в Венеции. Без заговора в высших эшелонах власти подобная афера невозможна. Хотя, в общем-то, с чего бы Совету десяти [20] обращать внимание на какую-то малолетнюю монахиню с испорченной репутацией?
Нет, все дело в том, что актриса поразительно похожа на Катарину. Возможно, она тоже дочь Карло Вениера.
Даже мать Ипполита могла приблудить перед замужеством. Девушка с такой судьбой могла быть отвергнута семьей, могла оказаться на сцене, использовав связи семьи. Этот сценарий также объясняет, почему Валентина так тянет к Мимосине. Он чувствует, что она на него похожа. Ей тоже пришлось прокладывать дорогу в этом мире самостоятельно, научиться содержать себя с младых ногтей. Именно былые невзгоды свели их. Они встретились в тот момент, когда преграды, способные погубить их, были преодолены. Они добились успеха, невзирая на сложности жизненного пути.
Действительно, она, должно быть, отпрыск этой семьи, испорченной и богатой. Но она не такая! Я бы не полюбил такую. Я бы ее боялся, а не убивался из-за потери.
Валентин честно признается себе, что никогда не встречал женщину этого круга, но тем не менее он уверен, что она показалась бы ему если не отталкивающей, то явно поверхностной, ветреной и безынтересной. Она была бы глупой и пустой, со скудным жизненным опытом и узким кругозором.
Он думает о каменной плите в церкви Святых Космы и Дамиано и сжимает кулаки.
Когда я разыщу ее, я спрошу, согласна ли она, чтобы ее похоронили с моей семьей в Ирландии.
Из глубокой задумчивости его выводит шум на Рива дельи Скьявони. В клетках рычат львы, а вестфальские вепри раскалывают кокосы крепкими клыками. Все звуки приглушаются сильным снегопадом, который набрасывает на мир белое покрывало.