– Чур, мне ляжки, – заявила Дарья, освободив рот.
– Ну уж нет, ляжечки мои! – возразила Марья, облизываясь. – Твои в прошлый раз были.
– Не ссорьтесь, сестры, – произнес Иван Федорович увещевательным тоном, – тут вам обеим, натурально, хватит, все ваше. Только сердечки не вздумайте трогать. Потому что – кесарю, так сказать, кесарево, а слесарю слесарево… Ну… с богом!
Бабка Марья наклонила корпус вперед и, ускоряя мелкие, семенящие шажки, ринулась на Пасюка. Тот взвизгнул, но не растерялся и спрятался Костромирову за спину. Однако с другой стороны к нему уже долговязо шагала Дарья, занося над головой жуткий тесак. Пасюк снова не оплошал и нырнул под стол.
– Хо, хо, хо! – проскрежетал Шигин, царапая когтями воздух.
Горислав еще не успел решить, как ему защищаться от атаки сумасшедших старух, а тут вдруг единственное в горнице окно со звоном разлетелось, и внутрь просунулась охотничья двустволка; с разрывом в секунду грянули подряд два выстрела; первый – разнес голову бабке Марье, второй заряд картечи угодил в грудь Дарье, но по пути задел керосиновую лампу, которая, разлетевшись, залила горящим керосином раскрытую книгу, бумаги, часть стены и рясу Ивана Федоровича. Мигом превратившись в подобие пылающего факела, Шигин с тигриным ревом запрыгнул на стол и бросился на Костромирова. Тот едва успел отскочить в сторону, а Иван Федорович, промахнувшись, грянулся об пол и принялся кататься, пытаясь сбить пламя.
Это как раз ему удалось, когда в избу, на ходу перезаряжая двустволку, вбежал Антон Егорович. Шигин вскочил на ноги и, по-медвежьи подняв руки над головой, пошел на них, со свистом рассекая воздух саблевидными когтями. Старый охотник без лишних раздумий вскинул ружье и вколотил оба заряда прямо в грудь лжеотшельника. Ивана Федоровича отшвырнуло обратно через всю столешницу, он приложился о стену и медленно сполз вниз.
Огонь тем временем, пробежав по столу, перекинулся на занавески и не собирался останавливаться на достигнутом.
– Все, аннулировал я твоего колдуна, профессор, – мрачно резюмировал Егорович, поворотившись к обомлевшим приятелям, – факт!
– Спасибо, Антон Егорович, – с чувством поблагодарил Костромиров, – но, однако ж, как вы догадались?
– Как догадался-то? Так и догадался… Почуял давеча неладное, вот и пошел за тобою следом. Потом, смотрю – и Пасюк туда же; ну, думаю, ладно, погляжу, чего это они тут удумали… Только в избу за вами заходить не стал, а присел подле окошка-то, ну и… услыхал весь ваш «приятный» разговор… Да чего вы оба уставились на меня, ровно на лешака? Велика невидаль…
Костромиров с Пасюком действительно, округлив глаза, смотрели… только не на старика-охотника, а на то, что происходило за его спиной. А происходило там вот что: Шигин, который по всем законам природы должен был уже кипеть в аду, вместо этого поднялся во весь рост и сейчас, скрестив руки на развороченной двойным залпом груди, со зловещей ухмылкой наблюдал за ними. Охотник, заметив наконец, что товарищи смотрят вовсе не на него, обернулся и, увидав то же, что и они, аж отшатнулся.
– Поганский царь! – выругался он, безуспешно пытаясь перезарядить ружье; руки его заметно тряслись. – Ж-живуч, нехристь…
– Глупые, ничтожные человечишки, – со скрипучим смешком просипел Иван Федорович, – ваши жалкие ружьишки бессильны против меня. Теперь уже бессильны… Неужто вы и впрямь надеялись так вот просто со мною разделаться? Букашки! Воши земные!
– Он что у вас, пуленепробиваемый? – спросил Пасюк, отчего-то шепотом и обращаясь почему-то к Костромирову.
– Возможно, бронежилет? – предположил Горислав Игоревич. Но чувствовалось, что и он пребывает в растерянности.
– Хе, хе, хе! Недоумки! – продолжал между тем сыпать обидными эпитетами воскресший отшельник. – Тупыри! Я есмь…
Договорить он не успел, потому что в этот момент в избу с грозным рычанием ворвался охотничий волкодав.
– Ату его, Белка! – обрадовался Егорыч. – Ужо тебе, поганский царь…
Но псу и не требовалось специальных команд – оскалившись, он прыгнул прямо на лжеотшельника, норовя вцепиться тому в горло.
Шигин резко выкинул вперед левую руку и одновременно с силой одержимого, наотмашь, ударил правой – и вот уже располосованное собачье тело бьется в смертных конвульсиях у его ног.
– Белочка! Бельчонок! – воскликнул охотник, кидаясь к истекающему кровью псу. Но отшельник лишь махнул рукавом рясы в его сторону, и точно тугой поток воздуха отшвырнул старика прочь, а ружье, которое тот так и не успел перезарядить, выпав из его ладоней, полетело на пол. Он было снова бросился вперед, но Костромиров удержал его за плечо.
– Белке уже не помочь, Антон Егорович.
Тот остановился и пробормотал потерянно:
– Этого я и боялся…
– Чего? – не понял профессор. – Чего боялись?
– Древнее зло вернулось на землю, – отвечал старый охотник, бессильно опуская руки, – не сладить нам с ним теперь…
– Хо, хо! Ты угадал, старик, – с глумливым смешком согласился Шигин и, приосанившись, добавил уже без тени веселья: – Аз есмь Уносящий сердца! И теперь… теперь я унесу… я пожру ваши сердца!
– Да он обезумел совсем! – ахнул Горислав.
Не обращая внимания на разгоравшееся у него за спиной пламя, Иван Федорович широко раскинул руки и, обведя всех тяжелым, как кувалда, взглядом, внятно, но с каким-то жутковатым волчьим подвыванием зашипел:
– Неб Нехеххх, Неб Ш-ш-ш-у-у-у… х-хеди х-х-хепер Саххх!
При первых же звуках его голоса странная истома охватила присутствующих, как если бы из них разом выкачали половину жизненных соков. Костромирова прошиб обильный пот, а сердце ни с того ни с сего принялось биться с пулеметной частотой! Посмотрев на товарищей, он обнаружил, что и они стоят с болезненно сморщенными лицами, и тоже – мокрые, как утки.
Даже воздух в помещении, казалось, загустел и одновременно точно наэлектризовался.
– Что за байда? – прошептал Пасюк, дергая Горислава за рукав. – По-каковски он трендит?
– Похоже на древнеегипетский, – нахмурился тот и добавил: – Ни в коем случае не смотрите ему в глаза – он нас гипнотизирует!
– У меня щас сердце квакнет, – пожаловался спелеолог. – Сделайте уже что-нибудь, Гор Игорич…
– Ох, худо мне, братцы, – охнул Егорыч и, чтобы не упасть, навалился плечом на Костромирова.
– Неб шуит… упаут тауи… тефни нун! – продолжал шипеть Шигин. – Шепсес-анх-Аммат, ишешни нут…
Хотя огонь стремительно распространялся – старые, высохшие от времени бревна впитывали пламя, точно песок воду, – в избе словно бы сгустились сумерки: из всех углов поползли невесть откуда взявшиеся косматые сгустки не то тьмы, не то мглистого тумана; они стелились понизу, клубились под потолком, переливались всеми оттенками мрака – от серого до аспидно-черного – и шевелились, будто живые, быстро заполняя помещение; скоро одна лишь фигура отшельника с крестообразно распростертыми руками ярко выделялась на почерневшем фоне. Все звуки, кроме Шигинского шипяще-воющего речитатива, умерли, потому что голос его – тягучий и вязкий – жидким гудроном заполнял уши.