Одному из бродяг было на вид лет семьдесят, а может, и больше, он был лысый и с седыми баками. На нем была старая, рваная шляпа, синяя грязная шерстяная рубаха, рваные холщовые штаны, заправленные в высокие сапоги, и подтяжки домашней вязки, – нет, подтяжка у него была всего-навсего одна. На руке старик нес еще долгополую старую хламиду из синей холстины, с медными пуговицами, а кроме того, оба они волокли тяжелые, битком набитые ковровые саквояжи.
Другому бродяге было лет тридцать, и одет он был тоже неважно. После завтрака мы все легли отдохнуть, и из разговора первым делом выяснилось, что оба эти молодчика друг друга совсем не знают.
– Из-за чего у вас вышли неприятности? – спросил лысый у того, что помоложе.
– Да вот, продавал я одно снадобье, для того чтобы счищать винный камень с зубов, – счищать-то оно, положим, счищает, но только и эмаль вместе с ним сходит, – и задержался на один вечер дольше, чем следует; и только-только собрался улизнуть, как повстречал вас на окраине города и вы мне сказали, что за вами погоня, и попросили вам помочь. А я ответил, что у меня тоже неприятности, и предложил удирать вместе. Вот и вся моя история… А у вас что было?
– Я тут около недели проповедовал трезвость, и вес женщины мною нахвалиться не могли – и старухи и молоденькие, – потому что пьяницам я таки задал жару, могу вам сказать; я набирал каждый вечер долларов пять, а то и шесть – по десять центов с носа, дети и негры бесплатно, – и дело у меня шло все лучше да лучше, как вдруг вчера вечером кто-то пустил слух, что я и сам потихоньку прикладываюсь к бутылочке. Один негр разбудил меня нынче утром и сказал, что здешний народ собирается потихоньку и скоро они сюда явятся с собаками и лошадьми, дадут мне полчаса, чтобы я отошел подальше, а там пустятся за мной в погоню; и если поймают, то вымажут в дегте, обваляют в пуху и перьях и прокатят на шесте. Я не стал дожидаться завтрака – что-то аппетит пропал.
– Старина, – сказал молодой человек, – мы с вами, пожалуй, могли бы объединиться и орудовать вместе… Как по-вашему?
– Я не прочь. А вы чем промышляете главным образом?
– По ремеслу я наборщик; случается, торгую патентованными лекарствами, выступаю на сцене, – я, знаете ли, трагик; при случае занимаюсь внушением мыслей, угадываю характер по руке, для разнообразия даю уроки пения и географии; бывает, и лекцию прочту, – да мало ли что еще! Берусь за все, что ни подвернется, лишь бы не работать. А вы по какой части?
– В свое время я много занимался врачеванием. Исцелял возложением рук паралич, раковые опухоли и прочее – это мне всего лучше удавалось; могу недурно гадать, если разузнаю от кого-нибудь всю подноготную. Проповедую тоже, обращаю в христианство; ну, и молитвенные собрания по моей части.
Довольно долго они оба молчали, потом молодой человек вздохнул и сказал:
– Увы!
– Это вы насчет чего? – спросил лысый.
– Подумать только, что я довел себя до такой жизни и унизился до такого общества! – И он принялся тереть уголок глаза тряпкой.
– Скажите, пожалуйста, чем же это общество для вас плохо? – спрашивает лысый этак свысока и надувшись.
– Да, для меня оно достаточно хорошо, ничего другого я не заслужил, кто виноват в том, что я пал так низко, когда стоял так высоко! Никто, кроме меня самого. Я вас не виню, господа, вовсе нет; я никого не виню. Я все это заслужил. Пусть равнодушный свет доконает меня; я знаю одно – где-нибудь я найду себе могилу. Пускай свет довершит свое дело, пускай отнимет у меня все – моих близких, мое достояние, все, все решительно, но этого он отнять не сможет! Когда-нибудь я лягу в могилу, забуду обо всем, и мое бедное, разбитое сердце наконец успокоится.
А сам все трет глаза тряпкой.
– А, подите вы с вашим разбитым сердцем! – говорит ему лысый. – Чего вы нам тычете под нос ваше разбитое сердце? Мы-то тут при чем?
– Да, я знаю, что вы тут ни при чем. Я не виню вас, господа, я сам так низко пал – да, сам довел себя до этого. Мне и следует страдать – по справедливости следует, я вовсе не жалуюсь.
– Откуда же это вы так низко пали? Значит, было откуда падать?
– Вы мне не поверите… люди никогда мне не верят… но довольно об этом… не стоит! Тайна моего рождения…
– Тайна вашего рождения? Это вы про что?
– Господа, – очень торжественно начал молодой, – я вам открою мою тайну, я чувствую к вам доверие! По происхождению я – герцог!
Джим вытаращил глаза, услышав это; да и я, должно быть, тоже. А лысый сказал:
– Да что вы! Быть не может!
– Да, да! Мой прадед, старший сын герцога Бриджуотерского, в конце прошлого века бежал в Америку, чтобы дышать чистым воздухом свободы. Он женился тут и умер, оставив единственного сына; и почти в то же время умер его отец. Второй сын покойного герцога захватил титул и поместье, а малолетний наследник остался в забвении. Я прямой потомок малолетнего герцога, я законный герцог Бриджуотерский, но вот я здесь – одинокий, лишенный сана, гонимый людьми, презираемый холодным светом, в рубище, измученный, с разбитым сердцем, принужден якшаться с какими-то жуликами на плоту!
Джиму стало очень его жалко, и мне тоже. Мы попробовали его утешить, но он сказал, что это бесполезно, – утешить его невозможно; но если мы согласны признать его за герцога, это будет для него всего дороже и отраднее. Мы сказали, что согласны, пусть только он нас научит, как это сделать. Он сказал, что мы всегда должны обращаться к нему с поклоном и называть его «ваша светлость», «милорд» или «ваша милость», но если даже назовем его просто «Бриджуотер», он не обидится, потому что это титул, а не фамилия; и кто-нибудь из нас должен подавать ему кушанье за обедом и вообще оказывать разные услуги, какие потребуются.
Ну, все это было нетрудно, и мы согласились. За обедом Джим прислуживал герцогу стоя и все время спрашивал: «Не хочет ли ваша светлость того или другого?» – и всякий мог сразу заметить, что герцогу это очень нравится.
Зато старик надулся – совсем перестал разговаривать, и заметно было, что вся эта возня с герцогом ему очень не по вкусу. Видно было, что он чем-то расстроен. Вот немного погодя, после обеда, он и говорит:
– Послушайте-ка, герцог, мне, конечно, вас очень жалко, но только не вы один претерпели такие несчастья.
– Да?
– Да, не вы один. Не вас одного судьба жестоко низвергла с высоты.
– Увы!
– Да, не у вас одного имеется тайна рождения.