Он шел так уже минут тридцать, когда внезапно услышал жужжание целого роя мух. Впереди него прямо из омываемой ручьем части берега словно вырос огромный камень, сужающийся кверху. Дед взобрался на него, используя едва заметные уступы и трещины, и достиг вершины, представлявшей собой ровную площадку. Справа текла река, а слева виднелся просвет между деревьями, сквозь который ровный гул от жужжащих мух доносился наиболее отчетливо. Через этот естественный проем, похожий на арку у входа в церковь, дед вышел на небольшую поляну...
От виденного там он замер на месте. Недавно съеденный обед мгновенно попросился наружу и вылетел из желудка со страшной силой.
Девушки висели на дубу — старом, мощном дереве толстым сучковатым стволом и кривыми, словно вывернутые пальцы, раскидистыми ветвями. Потемневшие от солнца трупы медленно вращались: босые ноги вытянулись к земле, руки повисли вдоль тел, головы у всех свернуты набок. Тучи мух окружали их, привлеченные запахом гниения. По мере приближения к дубу дед смог различить цвет волос девушек, заметить веточки и листья, запутавшиеся в прядях, желтизну зубов, повреждения на коже, изуродованные животы. Некоторые были обнажены, к телам других прилипли остатки разодранной одежды. Они вращались в полуденном мареве, как призраки пяти танцовщиц, которых больше не сдерживала сила тяжести. Толстая грубая веревка, обмотанная вокруг шеи, удерживала каждую из несчастных привязанными к ветке...
Трупов оказалось только пять. Среди вынутых из петель и идентифицированных тел не обнаружили Джуди Манди. И, поскольку она нигде не объявилась и следов ее не удалось обнаружить, было решено, что виновный в смерти пяти девушек не имел никакого отношения к исчезновению Джуди. Ошибочность этого мнения выяснилась только спустя тридцать лет.
Дед рассказал местной полиции о своем разговоре с неизвестным, которого встретил в баре. Все подробности в полиции запротоколировали, и было установлено, что похожего по некоторым признакам мужчину видели в Монсоне примерно в то время, когда пропала Джуди Манди. Человека с подобными же приметами встречали и в Скоухигэне, хотя возникали расхождения в показаниях относительно его роста, цвета глаз и прически. Этот неизвестный рассматривался в качестве главного подозреваемого какое-то время, пока в деле не наступил поворот.
Одежду Рут Дикинсон, пропитанную кровью и грязью, нашли в Коринне — в сарае, принадлежавшем семье Квентина Флетчера. У двадцативосьмилетнего Квентина было не все в порядке с головой. Он подрабатывал тем, что мастерил и продавал разные деревянные поделки, материал для которых собирал в лесу. Парень разъезжал по всему штату на автобусе с чемоданом деревянных кукол, машинок и подсвечников. Выяснилось, что Рут как-то пожаловалась его семье, а потом и сообщила в полицию, что Квентин Флетчер к ней приставал, одаривал плотоядными взглядами и делал похотливые предложения. А после того как он пытался облапить ее на ярмарке штата, полиция предупредила семью парня, что, если он еще приблизится к девушке, его арестуют. Так в материалах расследования гибели молодых женщин появилась фамилия Флетчера. Его допросили, в доме произвели обыск и обнаружили улики. Квентин принялся плакать, уверять, что он никого не обижал, что не знает, откуда в доме взялась одежда Рут. Его заключили под стражу до суда и поместили в отдельную камеру в главной тюрьме штата — из боязни, что кто-то из жителей может устроить самосуд, если оставить его в местной тюрьме. Он, возможно, до сих пор так и сидел бы там, делал бы свои игрушки и прочие сувениры для магазинчика, который продавал работы осужденных, если бы не один заключенный. Тот оказался отдаленным родственником Джуди Гаффин и напал на Квентина Флетчера, когда последний шел на осмотр в тюремный лазарет: нанес ему три удара скальпелем в шею и грудь. Флетчер умер спустя двадцать четыре часа, за два дня до суда, на котором должны были рассматривать его дело.
В этой версии картина преступления и закрепилась в сознании большинства заинтересованных людей: после задержания Флетчера и его смерти убийства девушек прекратились. Но мой дед не мог забыть того типа в баре: тусклый блеск в его глазах и прозрачный намек на место преступления — Эллиотсвиллскую дорогу.
Многие месяцы Боба Уоррена раздирали противоречивые чувства: враждебность, скорбь, желание забыть все. Наконец он склонился к спокойной настойчивости и рассудительности. И в результате нашел имя, которое местные слышали, но не могли вспомнить, откуда именно. Обнаружил он и свидетельства того, что встреченный им в баре мужчина появлялся в каждом из городов, где пропадали девушки. Дед начал своего роду кампанию, выступая в любой газете, в любом радиошоу, где ему давали возможность высказаться. И везде и всюду он утверждал, что убийца пятерых девушек, развесивший их трупы на дубе, как вешают украшения на елку под Новый год, по-прежнему на свободе. Деду даже удалось кое-кого убедить в этом — на некоторое время, пока Флетчеры не выразили протест против несправедливого обвинения Квентина, а жители, включая его старого друга Сэма Рейнза, не стали проявлять враждебность.
В конце концов всеобщее неприятие его деятельности, враждебность и равнодушие стали для Боба Уоррена невыносимым бременем. Под давлением определенных общественных сил дед уволился из полиции, взялся за строительство и столярные работы, чтобы прокормить семью: инкрустировал лампы, стулья, столы и продавал их через службу коттеджной индустрии, которой руководили монахи-францисканцы в Орланде. Он работал над каждым изделием с такой же тщательностью и вниманием, с какой раньше опрашивал семьи погибших девушек. Только однажды дед завел речь со мной об этом деле: в ту ночь, когда он, весь пропахший древесиной, сидел у костра и собака спала у его ног. Страшная находка, которую он сделал тем теплым днем, отравила остаток его жизни. И даже во сне деда мучило убеждение, что настоящий Убийца избежал правосудия.
После того как он рассказал мне легенду, я точно знал: каждый раз, когда я заставал его сидящим на крыльце с остывшей трубкой в руке и взглядом, устремленным куда-то за горизонт, он думал о том, что случилось десятилетия назад. Каждый раз, когда он отодвигал от себя тарелку с едой, вычитав в газете, что опять какая-то девушка заблудилась и ее не нашли, дед мысленно снова оказывался на той самой дороге с мокрыми по колено ногами, и призраки умерших что-то нашептывали ему.
Имя же, на которое он в свое время натолкнулся, к тому времени стало нарицательным в городках на севере, хотя никто не мог толком понять, почему так случилось. Именем им пугали непослушных, избалованных детей, когда те не делали того, что им говорили: не хотели идти спать вовремя или уходили с друзьями в лес и никого не предупреждали о том, куда направляются. Это имя матери повторяли детям, укладывая их спать. После прощального поцелуя перед сном родная рука взъерошивала волосы ребенка жестом, сопровождаемым запахом маминых духов и словами: «А сейчас будь умницей и ложись спать. И никаких вылазок в лес, иначе Калеб заберет тебя».
Я представляю себе деда, поправляющего дрова в камине в ожидании, пока они догорят, а искры, как эльфы, уносятся в трубу навстречу тающим снежинкам.
— Калеб Кайл, Калеб Кайл — ноги в руки, и тикай, — произносит он нараспев, повторяя слова детской считалки; при этом огонь отбрасывает блики на его лицо.