Остальное он купит по мере необходимости.
Жан-Лу вернулся в спальню. Открыв чемоданы, он вытащил из них несколько вещей. Несессер, большое полотенце и толстый том «Л. А. Квартета» Джеймса Эллроя, [43] который он положил на каминную полку. Затем он расстелил на полу походный надувной матрас и накрыл его легким спальным мешком.
Довольный и проголодавшийся, он решил пройтись по улице, чтобы ощутить дух квартала, где не был со времени своего отъезда из Парижа по окончании учебы.
Карим вручил сменщику ключи от кассового аппарата и стал давать ему последние инструкции. Он объяснил, кто звонит, куда и сколько времени, а также порядок ожидания соединения. Затем, оставив многоязыкий шум переговорного пункта, он пошел вверх по Севен Систерс-роуд. Феннек работал три раза в неделю, просто чтобы помочь. А значит, бесплатно. Остальное время он получал религиозное образование.
Он шел скорым шагом, торопясь попасть в свой квартал, где жил вместе с несколькими соучениками по мусульманской духовной школе. Все их передвижения отслеживались. Малейшее замеченное опоздание становилось объектом бесконечных внушений.
Вскоре Карим миновал вокзал Финсбери-парк и свернул на Фонтхилл-роуд.
Кое-какие лавочки еще оставались открытыми: старый «Севен Элевен», [44] несколько «Текэвэй» [45] с разнообразными блюдами. Почти всеми владели египтяне или пакистанцы. В этом квартале белое лицо встречалось редко. Единственными иностранцами были ямайцы, составляющие значительную местную общину.
Карим чувствовал себя одиноким, уязвимым.
Через десять минут он добрался до дому, где его, как всегда, встретил спертый и влажный воздух их жилища. Здесь, точно джинны в запертой бутылке, скрытые от посторонних глаз, проживали с десяток мужчин. И это ощущалось — как в прямом, так и в переносном смысле. Они занимали английский двухэтажный домик из серого кирпича, похожий на все соседние. Здесь на двух уровнях были оборудованы три спальни и общие комнаты: кухня-столовая и ванная. Быт был сведен к самому необходимому: кое-какое электрооборудование и посуда, зачастую грязная, стол, несколько стульев и матрасы не первой свежести, разложенные прямо на полу.
Максимум тесноты и неудобства, минимум обособленности.
Учащиеся выходили из дому только на занятия, для «помощи общине» или за провизией. Они имели право читать лишь то, что им посчитали нужным дать. Чаще всего это были местные исламистские газетенки. И все же Кариму удавалось пробежать глазами первые полосы газет в магазинах. К тому же однажды он сумел связаться с руководством, чтобы проинформировать о своем местонахождении. Теперь они знали, где он. Что было абсолютно бесполезно: в случае необходимости у них не будет никакой возможности вмешаться. Он предоставлен самому себе.
— В ближайшее время уехать на Север… — Обрывки разговоров по-арабски доносились из кухни. — В Шотландию…
Неожиданно войдя в комнату, агент застал там двоих своих товарищей-алжирцев, беседующих за чашкой кофе.
— Ассалам Алейкум. Что там с Шотландией?
Стоило Кариму появиться в дверях, они умолкли и, окинув его с головы до ног внимательными взглядами, заговорщицки переглянулись. Наконец один из них все же сдержанно ответил ему:
— Вроде мы должны разбить там учебно-тренировочный лагерь, чтобы готовиться к боям.
Карим не показал, что он думает об этой форме закалки под фундаменталистским соусом. И все же, если они говорят правду, эта небольшая экскурсия относится скорее к разряду хороших новостей. Ради нее они хотя бы на некоторое время покинут эту крысиную нору.
Его собеседники поднялись и вышли из кухни. Он слышал, как, поднимаясь по лестнице, они продолжали переговариваться шепотом. Они говорили о нем.
Так или иначе, но его единоверцы узнали, что он сын харки. Сам факт того, что эта информация последовала за ним из Парижа в Лондон, доказывал, что в нем все еще сомневаются. Это делало его внедрение более сложным, даже несмотря на то, что возможность такого риска учли при выборе для него легенды. В стремлении к достоверности и чтобы ограничить возможные случайные разоблачения, легенду создавали близкую к его подлинной биографии. Включение в дезинформацию правдивых моментов делает ее лишь более убедительной.
Так что он сын предателя, который никого не предал, даже свои собственные убеждения. В реальности отец всего лишь не присоединился к восстанию, возможные последствия которого его пугали. Но в то время не поддержать означало «сотрудничать с врагом», в чем упрекали его некоторые коллеги-наставники, сами уроженцы метрополии. Грубейшая ошибка, особенно для «интеллигента». Поэтому, чтобы выжить, они с будущей матерью Карима вынуждены были бежать, гонимые стыдом за взваленную на них вину, хотя были скорее жертвами тенденции клеймить врагов, распространившейся по обеим сторонам Средиземноморья. Забытые как теми, так и другими, они скитались, не имея постоянного пристанища, пока не оказались в Биасе, в районе Ажена. [46]
Там, за колючей проволокой в кишащем паразитами, сыром и холодном цементном бараке, осенью 1967 года Карим появился на свет. Он родился парией — это очень скоро стало ему очевидно. В частности, он вспоминал один эпизод: весеннее утро, ему чуть больше четырех лет. Он играет с другими детьми у входа в Биас. Перед будкой охранника появляется хорошо одетый мужчина, француз. Малика, девчушка чуть постарше Карима, осмеливается спросить у незнакомца, что он здесь делает, что он сделал плохого, что его заключили в лагерь.
Родители Карима не были предателями. Всего лишь неудобными людьми. Пятном в новой официальной истории молодого самостоятельного государства и грузом на совести старой колониальной страны. Тридцатью четырьмя годами позже их сын, француз, никогда не видавший Алжира, все еще будет парией. И секретным агентом. Нелегко жить с таким раздвоением личности. Он предпочитал считать себя просто отверженным: это, по крайней мере, давало ему хорошую роль — роль мятежника.
На кухне осталось немного кофе. Феннек налил себе чашку и поднялся в комнату, чтобы подготовиться к молитве.
С наступлением ночи температура упала. После бесконечных тостов и других соответствующих событию речей трапеза завершилась и гости начали по-настоящему развлекаться. С порога гостиной замка, превращенной в танцевальную залу, Амель краем глаза наблюдала за привлекавшей внимание остальных гостей подругой Сильвена, Мари. Девушка сильно захмелела и цеплялась ко всем присутствующим мужчинам, одиноким или с супругами.