Накануне вечером Поттер вместе с юристами газеты сосредоточенно обдумывал и тщательно взвешивал каждую фразу. О’Доннелла судили и оправдали, и они явно подставляли себя под удар с его стороны. Но Джоанна знала, что муж просматривал газету до глубокой ночи и лег спать очень довольным: «Комет» удалось далеко продвинуться в убеждении читателей, что О’Доннелл виновен с головы до пят, и не сказать об этом ни единого слова открытым текстом.
На следующий день поднялся настоящий шум. Все другие средства массовой информации — пресса, телевидение, радио, Интернет — подхватили тему, поднятую «Комет».
Около полудня Джоанне позвонил Филдинг.
— Я знал, что ты не удержишься, — сказал он, к ее крайнему раздражению. И добавил: — Но как классно получилось. Ты — гений. На этот раз мерзавец пойдет на дно. Я нутром чую.
Если бы Филдинг соблюдал политкорректность, он перестал бы быть Филдингом.
Следующие несколько месяцев Джо жила как в безумном водовороте. Заварив всю эту кашу, она, естественно, желала находиться в самой гуще событий. Филлипсам постоянно требовалась поддержка с ее стороны. А еще у нее были встречи с Наффилдом в Лондоне и ее рубрика, где Джоанна не жалея сил готовила почву для грядущего судебного процесса, разумеется не заступая за грань дозволенного по отношению к закону. И еще у нее была Эмили, такая рассудительная и независимая. Она не упрекала, но от этого Джоанна еще сильнее чувствовала себя виноватой, так как проводила больше, чем обычно, времени вне дома — в редакции или в Девоне, а половину времени дома все равно работала — сидела на телефоне или печатала на компьютере.
Джоанне всегда хотелось участвовать в газетной кампании такого рода. Пусть она сильно уставала, но все шло замечательно гладко. Во всяком случае, пока не начались слушания в суде, наконец назначенные, примерно как они и планировали, на конец октября. Однажды решившись, Филлипсы не собирались отступать и даже проявляли все больший интерес к приближающемуся суду, где О’Доннелл наверняка получит по заслугам. Все это время Джоанна находилась рядом с ними.
Так же, как и Найджел Наффилд, похоже уверенный, что все идет как надо, и что теперь законники кудахтают по-новому, и ему без труда удастся убедить оукхэмптонский городской суд передать дело Джимбо О’Доннелла на следующую ступень правосудия — в эксетерский королевский суд.
«Вот тут-то он и попался, — говорил Наффилд Джоанне. — Независимо от меры пресечения, которую назначает О’Доннеллу, ему предъявят обвинение в изнасиловании и похищении человека. И значит, у полиции появится законное основание взять у него биологический материал для ДНК-анализа даже без его согласия. Акт о полиции и доказательствах восемьдесят четвертого года нам на руку». Наффилд был уверен, что, когда дело передадут в следующую инстанцию, в игру вступит Королевская прокурорская служба. «Между нами, Джо, мне намекнули, в случае частного обвинения такое происходит в девяноста девяти случаях из ста, — откровенничал он с Джоанной. — Кто-то проделывает всю черновую работу, рискуя проиграть, а как только становится ясно, что приговор вынесут обвинительный, в игру с удовольствием вступают ребята из прокуратуры. С их стороны было бы глупо не воспользоваться подвернувшимся шансом».
«Все выглядит неплохо, — думала Джо. — Может, Королевская прокурорская служба и не готова сама взяться за это дело. Но если кто-то из прокуратуры его действительно обнадежил, пусть даже неофициально, — это верный знак, что, по их мнению, обвинение не должно развалиться».
Затем Наффилд занялся составлением собственно обвинительного заявления. Он позвонил Джо и сказал, что нет необходимости вызывать О’Доннелла повесткой: его адвокаты — почти все та же именитая команда, что и в прошлый раз, — информировали суд, что их подзащитный явится в зал суда добровольно.
Наффилд ликовал, в отличие от Джоанны. Почему-то она ожидала, что Джимбо и его адвокаты используют все законные и незаконные уловки, но не допустят дело до суда. Их неожиданная сговорчивость ее насторожила.
Наффилд, сама добродушная самонадеянность, снисходительно заверял ее, что все идет как по маслу.
«Джо, когда его команда даст нам основание беспокоиться, тогда и будем беспокоиться, — сказал он. — А пока я уверен, что подачи с нашей стороны безупречны. Главное — мощно заявить о себе, сразу завладеть инициативой!»
Джо не понимала крикет. Все, что она знала об этой игре, сводилось к тому, что, если ты внутри, ты выходишь, а если снаружи, то входишь. Ни то ни другое не вселяло в нее уверенности.
Зато семейство Филлипс, по мере того как приближался день суда, на глазах возвращалось к жизни. Возможно, они просто радовались, что хоть что-то делают, чтобы через столько лет добиться справедливости для Анжелы. Джо нервничала все сильнее. Интуиция подсказывала, что где-то произошел сбой. Ей отчаянно хотелось понять, что задумал О’Доннелл. Основательно поразмыслив, она пришла к выводу, что ничего не потеряет, если попробует встретиться, по крайней мере, с Сэмом О’Доннеллом. Она поставила себе цель — выяснить, что он теперь думает о своем старшем сыне. Сэм по-прежнему оставался главой своего клана. «Если бы он сейчас пошел против Джимбо, это оказало бы огромное влияние на исход дела», — размышляла Джо. Она была готова побиться об заклад, что Сэм крепко держит в своих руках деньги О’Доннеллов. Именно так он руководил своим бизнесом. Сэму стукнуло восемьдесят, но он все еще обладал реальной властью.
Она позвонила, не представляясь, в дом Сэма в Дулвиче. Вряд ли ее ждали там с распростертыми объятиями. Да если бы О’Доннеллы и знали, кто звонит, приглашения все равно теперь не последовало бы. Среди полицейских и преступников информация распространяется быстро. И Джоанна не тешила себя иллюзиями, что О’Доннелл не знает, какую роль она играет в грядущем частном обвинении. Официально «Комет» нигде не звучала, и Филлипсы хранили свое обещанное молчание. Но О’Доннеллов на мякине не проведешь. Как и конкуренты «Комет», они нимало не сомневались, как на самом деле обстоят дела: статьи Джо с эксклюзивным материалом выходили одна за другой.
Последнее время Сэм руководил своим кланом почти всецело из дома — большого викторианского особняка на одной из тенистых улиц Дулвича. Сэм постарел. И рядом с ним больше не было Комбо, чтобы повсюду его возить и потакать всем его прихотям, — он умер пять лет назад. Теперь Сэм редко бывал в «Дьюке». Джо слышала, что в знаменитой комнате за баром поставили бильярдный стол. Ныне дом Сэма напоминал нечто среднее между собственно домом, конторой и местом поклонения, куда допускались выразить свое почтение только самые верные. Из всех представителей преступного мира Лондона Сэм О’Доннелл действительно ближе других подошел к тому положению, которое принято обозначать «крестный отец». Джо не удивилась, когда входную дверь открыл Томми О’Доннелл. У Томми по соседству был свой дом, с семьей конечно, но сейчас именно о нем, а не о его братце Джимбо О’Доннелле все говорили как о правой руке Сэма.
Томми был на десять лет моложе Джимбо — не так давно ему исполнилось сорок. Высокий и широкоплечий, как и все О’Доннеллы, он выглядел более стройным и худощавым. Светлые русые волосы падали на выпуклый лоб — также отличительную фамильную черту. Но его внешность не отталкивала, чего нельзя было сказать о внешности Джимбо. Джо знала, что за Томми закрепилась репутация мозгового центра семьи. О’Доннелл, наделенный интеллектом, — это постоянный потенциальный источник беспокойства. В свое время Томми закончил школу в числе лучших учеников. Ему всегда нравилось учиться. Возможно, слишком нравилось. Его четырнадцатилетняя дочь Каролина полгода назад покончила жизнь самоубийством, приняв смертельную дозу маминого снотворного, — предположительно, она убила себя из страха перед экзаменами в конце учебного полугодия. Джо с трудом верилось, что подростки способны свести счеты с жизнью из-за какой-то контрольной работы. Но бывает. Томми и его жена, потеряв дочь, конечно, сильно переживали это горе: как и все О’Доннеллы, Томми слыл преданным семьянином. Хотя, вообще, сентиментальностью не страдал — он был сыном своего отца.