Лунная дорожка тянется прямо к острову, освещая нам путь. Погода стоит прекрасная — это одна из последних теплых летних ночей. В гавани тихо, но в открытом море висит туман. Остров желтых собак лежит сразу за его кромкой. Сквозь дымку видна полная луна, рассеянный свет маяка указывает точно на Бэк-Бич.
Волшебство хранит нас. Вода стоит высоко, ночь светлая. Мы причаливаем к Бэк-Бич, и океан вокруг фосфоресцирует.
Я велю Анжеле остаться в лодке. Несколько собак выходят из пещер посмотреть, что случилось, но не смеют приблизиться.
— Они тебя не тронут, — подбадриваю я Анжелу. — Я схожу за Мэй.
Девушка доверчиво кивает. Она не двигается, но я вижу в лодке кровь и воду. Ребенок вот-вот появится на свет.
Я бегу по пляжу, по недавно проложенной тропинке, избегая тех мест, где океан начал подмывать утесы, отвоевывая свое. Потом сворачиваю налево, миновав дом тетушки Эммы с упавшим крыльцом, и несусь к далеким огням Мэй на противоположном конце острова. Пересекаю бейсбольную площадку и вижу каменную лачугу и скалы, похожие на крепостную стену. Именно оттуда прыгнула Линдли.
Передо мной — старая машина. Сквозь разбитое ветровое стекло проросла глициния и обвилась вокруг антенны.
А потом я внезапно останавливаюсь, ощутив чье-то присутствие.
Кэл стоит, опираясь на машину. Я почти не вижу его, небритого, в футболке и джинсах, но зато безошибочно чувствую. По ногам пробегает дрожь. Я замираю.
— София. — Он становится у меня на пути.
Его голос звучит властно, и я немедленно вспоминаю о том, отчего сменила имя, почему мне пришлось это сделать. Я не могла больше слышать, как оно звучит. Когда Кэл произносил его, в нем слышалось нечто шипящее, змеиное. София — это имя, которое можно шептать ночью. Очень тихо, так, что никто не услышит. Достаточно тихо, чтобы не разбудить Мэй.
Я стою там, где сходятся все черты, все линии перспективы, которые проведены через ключевые точки моей жизни. Здесь — место средоточия. Нити начинаются отсюда и возвращаются сюда.
Мы уже были здесь когда-то. Я знаю, что произойдет дальше, и потому не удивляюсь, когда появляются собаки.
На скалах показывается Визи, за ней — остальные. Я насчитываю десять псов, двадцать, больше. Они мягко и бесшумно выходят из логовищ, окружая его. Кэл ничего не замечает, а когда он наконец их видит, на его лице отражается сначала ужас, потом узнавание. Мы с Кэлом уже оказывались вместе в этой точке средоточия. Кэл — на лодке, которую украл в Сан-Диего. Умирающий от жажды, затерянный в море. И я — затерянная на острове, во времени и пространстве. Мы видели одну и ту же картинку, одну и ту же галлюцинацию, с одинаковым финалом, и оба знаем, что именно я сплела это кружево. Нам известно, что все происходящее — в моей власти.
Собаки приближаются к Кэлу. Точно так же, как к нам с Анжелой приближались люди в черных одеждах. Псы тихо движутся вперед. Их глаза сияют, зубы оскалены.
— Ты пришел за Анжелой, — говорю я.
— Да. За ней.
— Ты ее не получишь.
Я произношу это, и собаки бросаются на Кэла. Быстрее, чем я успеваю сказать что-нибудь еще. Они рвут его одежду и тело, точь-в-точь как во сне. Я могу остановить их: на сей раз я знаю нужное слово, — но сейчас все по-другому и мне совершенно не хочется им мешать.
А потом появляется Анжела. Она бежит к Кэлу и пытается заслонить его от собак.
— Хватит! — кричит она им, но псы только сильнее разъяряются.
— Уйди! — ору я.
Анжела не отходит, и в ее глазах я вижу то, что прочла Мэй в глазах тетушки Эммы в тот памятный вечер. Именно это заставило ее не воспользоваться дарованной свыше возможностью — спустить курок и прекратить все разом.
Не знаю почему, но Анжела любит Кэла Бойнтона. Любит достаточно сильно, чтобы умереть за него.
— Пожалуйста!.. — Она плачет и пытается подобраться ближе.
Одна из собак прыгает на Анжелу и хватает за руку.
Я вижу кровь и чувствую отвращение. Весь гнев моего детства воскресает, и на мгновение кажется, что оба должны умереть. Они достойны друг друга и заслужили такую смерть. Но тут появляется некто четвертый. Это девушка, и я вижу ее лицо. Моя сестра здесь, с нами. Я вижу Линдли одновременно юной и взрослой — такой она станет, когда вырастет, такой она хочет стать, если теперь ей дадут шанс. И я обязана помочь Линдли.
— Хватит! — ору я.
Анжела произнесла нужное слово, но оно должно сорваться с моих губ. И я должна сказать его искренне.
— Хватит! — кричу я еще громче, и мир замирает. Псы усаживаются и ждут, когда кто-нибудь вновь подаст им команду.
Анжела, рыдая, падает. Кэл лежит на земле, между нами. Весь в крови.
— Я знала, что ты придешь за мной. — Анжела пытается подползти к нему. Увидев кровь, останавливается и перегибается пополам от первых схваток.
Кэл с трудом поднимается и бредет к ней. Мой взгляд приковывает его к месту.
— Все в порядке, — говорит Анжела и прислоняется к камню.
Я вижу, что он тоже ее любит и хочет помочь. Я читаю это в глазах Кэла. Но, как бы ему ни хотелось, он не двигается дальше. Не может. Когда Кэл наконец открывает рот, то обращается не к Анжеле, а ко мне, и говорит вовсе не то, что я ожидаю. Не кричит, что я одержима дьяволом, не называет шлюхой, не утверждает, что все случилось по моей вине.
— Прости меня, — произносит он негромко. И на сей раз это не приказ, а скорее мольба.
Под ногами у него — лужа крови.
Кэл шагает вперед. Ко мне. Вытянув руки. Со слезами на глазах.
Я стою как вкопанная. Визи рычит, но не трогается с места. Она не двинется, пока я ей не скажу, и остальные псы не пошевелятся без нее.
В голове у меня пустота. Кэл тянется ко мне. Я ощущаю прикосновение его рук, а потом слышу треск: мои ребра хрустят, когда мы, будто слитые воедино, падаем на камни.
Затем вижу Мэй: она стоит с ружьем в руках. С ней остальные женщины. Они подходят, окружают Анжелу, одна из них берет девушку за руку и ведет в каменную лачугу. Анжела плачет. Это низкий, звериный вой, в котором одновременно слышатся скорбь и радость. Островитянки окружили ее точно так же, как ту перепуганную женщину с детьми, в первый день моего приезда.
— Вызовите береговую охрану, — говорит Мэй. — Скажите, что нам нужны врачи и вертолет.
Она опускает ружье и, собравшись с силами, сталкивает с меня труп Кэла.
Стоны из каменной лачуги сливаются с шумом крови в ушах, а потом превращаются в крики рожающей женщины. Передо мной проносится моя жизнь. С каждым криком Анжелы что-то покидает меня. Дыхание и кровь. Я умираю.
Все женщины здесь. Среди них тетушка Эмма. А еще — женщины из моего прошлого, школьные учительницы, подруги. Сквозь толпу я замечаю Еву. Она сидит чуть поодаль, на том самом камне, с которого только что поднялась Анжела. Ева чем-то занята, она смотрит на то, что у нее в руках. Что она делает? Я понимаю: Ева плетет кружево. Мое кружево. То самое, которое она послала мне перед смертью. И теперь бабушка пытается его закончить.