– Разумно.
– Кстати, Паша, ты ни о чем спросить у меня не хочешь? – вдруг произнес Олег после небольшой паузы.
– О чем? – спросил Пашка.
– Например, откуда «бабки» – это же сейчас самый популярный вопрос в России, да и в мире, наверное.
– Нет, не хочу. – спокойно ответил Пашка. – Надо будет, сам расскажешь.
– Кому надо?
– Олег, ты чего бычишься?
– Ничего, прости, Паш, колбасит меня. Батю вспомнил.
– Олеж, – предложил несмело Пашка, – может, по такому случаю не вина надо было?
– Без разницы, брат, – покачал головой Олег. – И потом, я слово дал себе, что крепкого больше пить не буду. Дурею я от крепкого. Становлюсь невменяемым.
– Давно это с тобой? – с тревогой спросил Пашка.
– Не знаю, – Олег пожал плечами. – Наверное, в Канаде началось. Спиваться я там стал конкретно от безделья.
– Ну и ладно, – Пашка потянулся к бутылке, чтобы освежить бокалы.
Олег остановил его.
– Погоди. Меня одна мысль беспокоит. Скоро уж будет двадцать лет, как случилась история с Горбачевым в Форосе, а я места не могу себе найти. Понимаешь, дело в том, что…
– Олег! – перебил Пашка. – Число сегодня какое?
– Число… Не припоминаю, а что?
– Догадайся.
– Ну тебя, старик, в чем дело-то? Я с тобой сокровенным делюсь, а ты меня про число спрашиваешь… Перебивать нехорошо. Хотя, погоди… Блин, да ведь сегодня 19 августа! Вот оно что… 19 августа 2010 года. Ровно девятнадцать лет минуло.
Посидели в тишине, каждый думал о своем. Собравшись с силами, Пашка первым прервал молчание:
– Олег, меня тяготит одна вещь… Короче, я хочу тебе кое в чем признаться.
Олег удивленно посмотрел на друга сквозь бокал, на дне которого осталось вина еще на глоток-другой…
– Странно, я тоже, – сказал он.
Но Пашка был уверен, что его правда значительно важней и неприятней, поэтому замечание проигнорировал.
– Это я тебя сдал ребятам Черняева, – проговорил он. – Потому и отыскали тебя в Канаде так легко. Прости, если можешь…
– Я знаю, – Олег улыбнулся. – И брось эту свою патетику: «если сможешь…». Ты сам-то в курсе, какими таблетками тебя напичкали? Не парься, брат. Нет худа без добра. Признаться, достала меня Канада, тихий Ванкувер. Я там с ума бы сошел, не появись так кстати Евгений.
– Кто? – переспросил Пашка.
– Засланный казачок от Черняева.
– А, понятно. Ты знаешь, кто его начальник теперь? Николай Николаевич.
– Не может быть! Кадровик? Тогда я ему сочувствую.
– Причина? – Пашка бросил взгляд на стеллаж с бутылками.
– Намек понял, сейчас новую откроем, – весело сообщил Олег. – Причина проста: потерял он напарника, потому что на днях в Испании взорвали «мерседес» с двумя господами. В одном из них следователи из Марбельи сумели опознать Кирилла Мироновича Черняева, между прочим, гражданина Греции, в прошлом сотрудника КГБ СССР, однофамильца помощника Горбачева, а в недалеком прошлом вроде как даже одного из держателей общака одного московского преступного сообщества. Так что нашего майора больше нет. И предлагаю его не поминать.
– Вот так новости, – произнес задумчиво Пашка. – То есть нам с тобой остается беспокоиться только о Николае Николаевиче?
Олег ничего не ответил, увлекшись процессом откупоривания бутылки. Наконец, пробка подалась и с приятным для слуха профессионала хлопком извлеклась из горлышка.
– Олег, ты знаешь, я ведь в августе девяносто первого поперся в Белый дом демократию защищать. А ты в это время, получается, был в Крыму с Горби? Вот как сложилась жизнь…
– Не говори. Нет, мне реально обидно за людей, которые повелись на тему с путчем. Большая игра шла, за власть, потом уже – за «бабки».
– Интересно, а вот наш Крючков Владимир Александрович, он ведь, получается, не за власть и не за «бабки», Олежка. Верил старик, что можно Союз сохранить.
– Так и я верил, Паша. И сейчас верю.
Пашка промолчал. Он вспомнил, как в ноябре 2007 года узнал о смерти Крючкова. Тихо ушел последний председатель Комитета. Написал пару книжек… Для потомков так сказать. По большому счету, хороший был человек. Хотя бы тем, что руки кровью не обагрил, не отдал приказ атаковать Дом Советов. А ведь реально только он мог это сделать. Вообще он вспомнил, как в чекистской среде, главным образом в ПГУ, о Владимире Александровиче хорошо говорили… Дескать, мужик добрым нравом отличался, своих не сдавал и, в общем-то, никого по-настоящему не обидел.
– Ты чего задумался? – поинтересовался Олег.
– Так, о Крючкове.
– Да ну… Нашел о ком. Ты лучше, как защитник Белого дома, подумай о том, что Лужков два года назад вообще запретил памятные мероприятия по случаю годовщины путча. Потому что типа улицы надо перекрывать, и народ будет возмущаться. Вот тебе и революция, о которой все хотят забыть.
– А чего вспоминать, Олег? Лужкова тоже запретили. У нас и правда все время разная, и люди со временем становятся только хуже. И их в итоге арестовывают.
– Семенов, блин, пошел у нас, как я погляжу, пьяный базар. Не пойти ли нам поспать? Тем более, женщины должны скоро вернуться…
Пашка подумал о Марии.
«Вот ведь странная штука – любовь. Правду говорили издревле на Руси: сердцу не прикажешь. Вот что нашла она во мне, уже не первой свежести мужчине? Да еще рисковала, из плена вызволяя?»
Под влиянием выпитого вина думалось ему не о том, как вернется она с очередной экскурсии на винодельню, подогретая дегустациями, обнимет его, тоже не совсем трезвого, и будут они любить друг друга под песни цикад и шум французского ветра. Он представлял, как лет через десять, а то и раньше, начнет он постепенно превращаться в старичка, и будет ему жутко неудобно выходить с любимой в свет, и каждый раз ловить на себе взгляды окружающих, сочувствующие, но чаще осуждающие…
«Как долго я смогу мириться с этим? А она?»
Чтобы отвлечь себя от противных размышлений, он обратился к Олегу:
– Старичок, а ты как свою француженку охмурил?
– Паш, заметил, что мы с тобой от дискуссий по истории постепенно перешли на нормальную тему?
– А как иначе? – улыбнулся Пашка.
– Правильно. Ну, что тебя интересует?
– Во-первых, имя. Это случайность, что ее зовут Мари Мишон или ты специально подбирал, типа как этот замок?
Олег рассмеялся.
– Пашка, полезли на башню, а?
– Окей.
Прихватив с собой по бутылке вина, друзья преодолели довольно крутой подъем по винтовой лестнице, ведущей наверх прямо из винного погреба через гостиную, и оказались наверху. Свежий ветер трепал воротники рубашек, освежал, воздух пьянил похлеще вина.