Ральф каждый день вспоминал Катю Зайцеву, свою подругу из Воронежа. Уж кого-кого, а ее-то он никогда бы не причислил к расе «недочеловеков». Да и Катя однажды сказала ему: «Ральф, знаешь, а ведь я считала, что все немцы, они не просто капиталисты, а, значит, уже не очень хорошие люди, я думала, что все немцы — это стадо кровожадных зверей, с которыми нельзя ни о чем договориться. А ты вон какой у меня…»
Он скучал по Кате. За два года службы это была единственная подруга Ральфа. Да, что там говорить, Катя Зайцева стала его первой женщиной! С соседкой он, разумеется, целовался раза два или три, но это ведь не в счет…
Он скучал по Кате и почти каждый день, лежа после отбоя на нарах, делился своими чувствами с другом. Тот вежливо поддакивал да вздыхал, видя, как Мюллер то и дело вслух мечтает о несбыточном и строит фантастические планы. Как можно не осознавать: дороги Ральфа Мюллера и Кати Зайцевой пересеклись случайно и дальше идут в противоположных направлениях.
На самом деле Ральф иллюзий не строил, но иногда баловал себя, разрешая воображению выходить за границы беспросветной реальности. И тогда представлял себе, как после войны, чем бы она ни закончилась, поедет в Воронеж к Кате в гости, либо пригласит ее к себе в Баварию, поведет в пивной ресторанчик, а после они пойдут гулять в старый город, поднимутся в замок, полежат на свежей травке и вместе послушают как поют птицы в его краю… В такие минуты он становился абсолютно никчемным солдатом, работником или слушателем политической школы. Это был всего лишь абсолютно счастливый человек, безразличный к тому, где ему суждено провести оставшуюся жизнь, лишь бы только с этой девушкой, необычайно доброй, отзывчивой, такой всепонимающей и такой красивой…
Мрачным осенним днем, когда моросящий дождь нагоняет тоску, пришедшим на занятия членам кружка марксистов объявили, что курсы временно закрываются. Оказалось, накануне за Шмидтом приехал «Опель» районного начальника НКВД и увез его в неизвестном направлении. Поговаривали, будто начальство устало от излишней предпринимательской активности немецкого коммуниста и решило в целях профилактики перевести его в страшный лагерь 108–1 под городом Красноармейском. По слухам, смертность от недоедания, болезней, тяжелых условий труда в этом лагере была такая, что люди даже не успевали толком познакомиться.
Ральф искренне жалел Шмидта. В сущности, тот был хорошим человеком, чье присутствие дисциплинировало всех, включая персонал лагеря. Шмидт следил за тем, чтобы питание выдавалось в соответствии с принятым рационом (только он знал, чего и сколько положено военнопленному), сам устраивал страдающих недомоганием в санчасть, старался не допускать конфликтов среди заключенных.
Через две недели после прекращения политзанятий, Ральфа, а также еще человек 15 пленных, без каких-либо объяснений погрузили в кузов грузовика и тоже отправили в Красноармейск.
Накануне Ральф успел накоротке поговорить с Отто. Приятели условились, что если будет суждено выжить, они обязательно встретятся. А еще договорились хранить тайну о находке в лесу около деревни Хизна.
Ральфа неприятно поразил внешний вид узников лагеря под Красноармейском. Большинство пленных были настолько истощены, что издали походили на привидения. Правда, многие из них неплохо одевались: попадались и полушубки и самые настоящие шубы. Иметь такой наряд в условиях здешней зимы было спасением. Уже после Ральф узнал, что теплую одежду в «108–1» можно было обменять на хлеб. На складе, где скапливалась одежда умерших заключенных, хозяевами были военнопленные, которым местное руководство доверяло. Похоже, зря, так как они приторговывали имуществом и оттого вид имели непривычный для населения этой местности — цветущий и румяный.
Через месяц, незадолго до Рождества, Мюллер угодил в лазарет. Днем позже местный врач поставил неутешительный диагноз — тиф. Впрочем, к тому моменту Ральф редко приходил в сознание, большую часть времени пребывая в бреду. Так что о диагнозе ничего не знал.
Однажды, когда силы и желание жить почти исчезли, ему приснился сон. Он ходил по незнакомому зимнему лесу, а рядом были его друзья Зигфрид и Отто. И еще, на некотором отдалении от них парил над землей гауптман Грубер. Только он совсем не разговаривал, и форма на нем была почему-то советская: ватные штаны, шапка с красной звездой и бежевый полушубок с вышитой золотом на спине надписью «Сибирский».
Потом Ральф вдруг оказался совсем один, у огромной, зияющей ямы, из которой тянуло холодом и бесконечностью. Во сне он испугался — ему показалось, что это его собственная могила.
Но вдруг из ямы заструился яркий и очень теплый свет, будто солнце вставало оттуда, из-под земли. Снег вокруг стал плавиться, а вместо ямы Ральф увидел женщину. Она стояла на краю, и ее взор поражал чистотой и ясностью. Она была не просто красива, а величественно прекрасна. Женщина с грустью, не словами, а каким-то иным образом, поведала Ральфу, что он будет жить долго-долго, и смысл его жизни понятен и определен.
—Ничего не бойся,— «говорило» видение,— твоя болезнь скоро пройдет. А после ступай туда, куда ведет тебя твоя дорога.
— Я очень хочу домой!— пытался крикнуть Ральф.
— Где твой дом?
— Где мой дом? Где мой дом!?— Ральф силился вспомнить, где его дом, но во сне у него это никак не получалось.
— Тихо, тихо, ты же знаешь, что твой дом там, где я, твое счастье со мной. Не печалься, все образуется,— улыбаясь ответила женщина.
Удивительно, но факт: наутро Ральфу полегчало, а уже через неделю он встал на ноги и робко прошелся по комнате. Спустя две недели его выписали из лазарета и отправили на кухню чистить огромные чугунные котлы, в которых варили кашу и макароны для пленных.
Не успел Ральф вкусить всех прелестей своей новой должности, как в Красноармейск приехала комиссия из Москвы. Такие комиссии появлялись в лагерях для военнопленных, когда становилось очевидно, что в них творится неладное: либо смертность была повышенной, либо производительность труда падала до неприемлемого уровня. Обычно после приезда высоких комиссий месяца два в лагерях наблюдались послабления, рацион становился разнообразней, в библиотеках появлялись новые книги…
Так случилось и в этот раз. По слухам, глава комиссии, полковник, от души распекал начальника лагеря, называя его «вредителем», «мудаком» и «блядью».
Ральф не терял времени даром и уже мог изъясняться по-русски на бытовые темы. Что же касается ругательной лексики, то ее он освоил в первую голову, так как умение правильно понимать и использовать эти русские слова специального назначения делало пленного отчасти своим для русских бригадиров, охраны, и с успехом заменяло знание профессиональной терминологии на любых работах.
За день до отъезда группы проверяющих Мюллера вызвали в комендатуру лагеря и приказали собирать вещи.
— Куда меня отправляют?— осмелился поинтересоваться Ральф у дежурного.
Тот печально взглянул на него и поморщился так, словно у него случился внезапный приступ мигрени: