– А что с твоей дочкой? – поинтересовался он.
– Мне кажется, у нее этот самый грипп.
Рука ее была опущена в аквариум, Ариадна водила по дну шлангом, выкачивая мелкие червячки-экскременты.
– Я говорила Ульфу, чтобы купил больших рыбок, – сердито сказала она. – А он мне – они не приживаются. А они приживаются. Я знаю, и я сказала Ульфу, что знаю. А он мне – нет, не приживаются.
Ханс-Петер внезапно почувствовал раздражение. Хотелось остаться одному. Интересно, прибралась ли она во всех помещениях? Скорее всего да, потому как она обычно занималась аквариумом перед самым уходом.
– Все комнаты убраны? – спросил он.
Она повернулась к нему, карие глаза смотрели удивленно.
– Комнаты?
– Да.
Он подумал, что не стоит ей носить джинсы в обтяжку. Интересно, а какой у нее муж? Хорошо ли с ней обращается?
– Неважно, – раздраженно ответил он. – Просто мысли вслух.
Она вновь занялась аквариумом, расстелила вокруг газеты, чтобы не забрызгать пол. Книга, которую Ханс-Петер одолжил у Жюстины, лежала в сумке. Он собирался раскрыть ее, как только Ариадна уйдет. Не мог дождаться, когда возьмет в руки книгу. Им овладело странное чувство – ощущение торжественности момента. Он бережно, словно хрупкую драгоценность, уложил книгу в портфель. Прочел он ее уже несколько дней назад и с тех пор представлял, как навестит Жюстину, чтобы вернуть книгу. Ему хотелось растянуть время, чтобы помечтать о том, как это будет, как он снова увидит ее.
Книга как-то по-особенному задела его за душу. Речь в ней шла о мужчине среднего возраста по имени Дабин, который писал биографии и в один прекрасный день задумался о своей собственной жизни. Между ним и Дабином существовало сходство, и это взволновало Ханса-Петера. Будто он никогда не жил по-настоящему, будто жизнь утекала, а он ничего не мог с этим поделать. Ему хотелось обсудить книгу с Жюстиной, которую он и не знал вовсе, но помнил прикосновение к ее обнаженной ноге, помнил, как нога покоилась у него на коленях.
Ариадна пристроила на место стекло-крышку, смотала шланг. Вид у нее был грустный.
– Я могу собрать твои газеты, – предложил Ханс-Петер.
Она устало махнула рукой.
Он присел на корточки и скомкал газетные листы. Они были мокрые, перепачканы черными склизкими водорослями. Ариадна скрылась в кухне, он услышал, как ударила струя воды. В нем поднималось чувство вины. Он втиснулся за ней в кухонную каморку, запихнул газеты в корзину для бумаг.
– Она очень больна, твоя дочурка? – хрипло спросил он.
– Температура.
– Привет ей передай. Скажи, чтобы поправлялась.
Ариадна кивнула. Он слегка обнял ее за плечи:
– Хороших выходных. До понедельника.
* * *
Он набрал ее номер. Он даже не думал, что ее имя есть в телефонном справочнике, решил, что она предпочитает скрытый номер. Но номер не был скрытым. Он несколько раз повторил его вслух, даже не заметив того. Цифры засели в памяти.
Приехали новые гости, он выдал ключи. Около десяти часов он снял трубку и медленно набрал номер Жюстины. Пять гудков. Господи, да она, наверное, спит уже? Он собрался было дать отбой, но тут гудки смолкли. В трубке воцарилась тишина.
– Алло! – с опаской позвал он.
Молчание.
Он повторил:
– Алло. Могу я поговорить с Жюстиной Дальвик?
В трубке щелкнуло. Запикали короткие гудки.
* * *
Следующим утром, пробудившись, он долго лежал в кровати. Ему приснилась Жюстина. Она раскачивалась на стоящих в ряд острых камнях. Босая, она все качалась и качалась, ноги ее соскальзывали. Над ней хлопала крыльями птица, поминутно пикируя ей на голову. Во сне был и он сам. Пытался прогнать птицу, бросился вперед, размахивая руками. Но лишь напугал Жюстину, она упала прямо на скалы, и каменное острие вспороло ее шею. Он стоял и смотрел, как она лежит, а голова у нее держится на одной лишь тонкой полоске кожи. Его охватило страшное отчаяние, которое и сейчас сидело в нем.
Ханс-Петер вылез наконец из постели. На улице было выше нуля, окно блестело от дождя. Четверть часа он простоял под душем. Затем снова набрал ее номер.
На этот раз она ответила. От звука ее голоса он мигом вспотел, забыл все слова.
– Алло? – вопросительно и немного глуповато протянул он.
– Кто это? – Голос ее звучал простуженно.
– Ох, извини, это Ханс-Петер. Ты, наверное, не помнишь меня?
– Конечно, помню.
– Как поживает нога?
– Лучше. Но еще болит.
– Это хорошо. Я хочу сказать, хорошо, что лучше.
Она засмеялась и тут же закашлялась.
– О, ты тоже грипп подцепила? У нас тут уборщица на работе, дочка у нее...
– Нет, вовсе нет. Я по утрам всегда такая.
– Я подумал... твоя книга.
– Да. Ты прочел?
– Да.
– И как тебе?
– Я хотел бы... ее обсудить с тобой. Лучше всего... так сказать... с глазу на глаз.
Смех у нее был низкий, глубокий. Он словно увидел ее: круглые щеки, веснушки на переносице. Он хотел спросить ее, что на ней надето, чем она занималась в тот момент, когда он позвонил, чего бы ей хотелось сейчас.
– Тогда приходи, – сказала она. – Приходи и обсудим.
* * *
На ней были черные легинсы и доходящий до колен свитер. А может, это было вязаное платье, он в таком не разбирался. Кончики пальцев у нее были ледяные.
– В доме собачий холод, – пожаловалась она. – Я топлю и топлю, но ничего не помогает.
– А на улице совсем не холодно.
– Правда?
– Нет, наоборот даже. Правда, я довольно быстро шел, раскочегарился.
– Чем тебя угостить?
Они прошли в кухню. Ханс-Петер заметил в мойке два бокала. С остатками красного вина. Он слегка поник.
– Сама бы я выпила крепкого кофе, присоединишься?
– Да, спасибо.
На поврежденную ногу Жюстина натянула толстый носок. Он отметил, что ей все еще трудно ходить. Она насыпала кофе в кофеварку. Привалилась спиной к кухонной стойке, вздохнула.
– Дело в том, что мне необходимо выпить кофе, чтобы стать человеком. Вчера мы засиделись. У меня похмелье.
В ладонях у него закололо, взгляд метнулся к бокалам.
– В чем дело, у тебя что, ни разу похмелья не было, Ханс-Петер?
– Конечно, было. Только уже довольно давно.
– Не люблю я этого, весь день практически испорчен.