И в воде была ее кровь, из пореза на руке.
В тот день, когда умер отец, она убирала чердак. Обычно Жюстина начинала сверху, а потом постепенно спускалась. Она стояла на коленях и скоблила лестницу, половицы впивались в колени, боль доставляла ей удовольствие. Влажное дерево, свежий запах сосны.
Внезапно откуда-то налетел порыв холода. Послышался крик Флоры.
Отец упал на крыльце. Ботинок валялся в стороне. Она опустилась на корточки и сняла с него второй. Руки у нее были мокрые.
Вдвоем они ухитрились втащить его в голубую комнату. Флора носилась по лестницам вниз и вверх, курила, переодевалась.
– Ты тоже переоденься, если со мной поедешь, ты не можешь ехать в этом комбинезоне.
Она сидела, положив голову отца себе на колени. Голова была твердая и маленькая.
* * *
В машине «скорой помощи» место нашлось только для одной из них. Жюстина поехала на своей. Ей подарили «опель» на тридцатипятилетие. Она держалась за машиной «скорой помощи», которая ехала, включив сирену.
Как она и предполагала, ничего нельзя было сделать. Невыспавшийся врач пригласил их в какую-то комнату. Она запомнила пластырь у него на шее. Сидела и размышляла, что это. Порезал? Или любовный укус? Она думала тогда о чем угодно, только не об отце.
– Дело обстоит так. Он переживет эту ночь, но не дольше. Я хочу, чтобы вы об этом знали.
– Мы знаем, – сказала Жюстина.
Флора зло глянула на нее. Пальцы ее беспрерывно двигались, точно скребли что-то.
– Сколько вы хотите... чтобы вы действительно сделали все возможное?
– Дорогая моя, тут не о чем торговаться. Мы всегда делаем все возможное.
* * *
Они сидели по обе стороны кровати.
– Бедная Жюстина, – сказала Флора. – Думаю, ты вряд ли понимаешь, насколько все серьезно.
Щеки у нее были в черных разводах от туши. Жюстина никогда раньше не видела, чтобы Флора плакала. Ее всхлипы мешали, хотелось остаться с отцом одной. Она представляла себе, что смерть – женщина. Это была ее мать, прибывшая за мужем. Она войдет через окно, статная, высокая, откинет одеяло, возьмет его за руку. И уведет от них, презрительно глянув на Флору:
– Я его забираю, потому что он мой.
* * *
Натан привел ее в самый большой универмаг в Куала-Лумпур. Он ничем не отличался от магазинов в Швеции, Жюстина подивилась широкому ассортименту. Солнечные очки так и не нашлись, наверное, забыла дома или оставила в самолете. Наконец-то она могла купить новые.
Натан строго объяснил, что она не должна держать его за руку и вообще нежничать, иначе на них станут коситься. В этой стране так вести себя не принято. Здесь не выказывают чувства. Во всяком случае, публично.
– Мы это в номере возместим, – сказал он, хорошее настроение уже вернулось к нему.
* * *
Это он предложил купить для нее одежду.
– Уверен, настроение у тебя сразу поднимется. Женщины обожают шопинг, уж я-то знаю.
Он был дважды женат и один раз жил без регистрации. На полке в гостиной стояли фотографии всех его детей в студенческой форме или в свадебных нарядах. У него их было шестеро. Она расспрашивала про их матерей, мучила себя деталями.
– Вот у этих двоих мама – Анн-Мари. Они на нее похожи, те же голубые глаза, но, слава богу, рассудок другой. У сестер-двойняшек и Микке маму зовут Неттан. На Неттан и Анн-Мари я был женат официально, на одной пять лет, на другой – семь. После этого завязал со свадьбами. С Барбру мы решили просто жить вместе. Она тоже не рвалась замуж. Только-только развелась с одним психом, бившим ее смертным боем. С Барбру я прожил не то четыре года, не то пять. У нас малышка Женни.
Он гордился Женни, она походила на модель. Тоненькая юная женщина с глазами лани, копия своей матери.
– А потом? Ты же не жил один?
Он отмахнулся:
– Один, не один...
– А почему у тебя ни разу не сложилось? Ты такой невыносимый?
– У всех этих дам была одна общая черта: они все слегка истерички.
– Как это – истерички?
– Мне бы не хотелось сейчас в это углубляться.
– А я тоже истеричка?
– Пока я этого не заметил. Но обещаю тебе сказать, как только замечу.
– А в постели, Натан, какая из них была лучше?
Он пихнул ее в кровать, навалился на нее, зажал рот ладонью.
– На первом месте – ты, на втором – тоже ты, и на третьем – ты, дорогая.
* * *
Она копалась в одежде, но все было микроскопических размеров. Малайские женщины не доходили ей даже до плеча. Казалось, они отлиты по одной форме, талии у них были тонкими, не толще ее бедра.
Надо уходить отсюда, подумала она.
Натан разговаривал с продавщицей, они разглядывали ее. Продавщица приблизилась, на шее у нее висел сантиметр.
Она что-то сказала, Жюстина не поняла.
– Она спрашивает, какой у тебя размер.
– Зачем? Тут нет ничего, что я хотела бы купить.
Натан держал в руках платье. Оно было сшито на пигмея.
– Я думал, что тебе, может, хочется надеть что-то понаряднее, когда мы выходим на люди. Это все-таки цивилизованное общество.
– Послушай, Натан, ты действительно думаешь, что я в него влезу? Оно же на ребенка сшито! Сам погляди!
– Может, не это, а побольше.
Он повернулся к продавщице, у нее были красивые карие глаза.
– Побольше есть? – спросил он.
Продавщица недоверчиво усмехнулась. Забрала у него платье и удалилась на поиски.
– Пошли отсюда, – прошептала Жюстина.
– Не капризничай!
– Натан, ты не понимаешь!
– Нет. Ни хрена не понимаю. Я хотел подарить тебе красивое платье, а на тебя не угодишь.
Он направился к стойке. Жюстина поплелась следом. Вернулась продавщица, выжидательно уставилась на Натана.
– Ну что?
– Извините, сэр, но это самый большой размер. Другого нет.
– Как будто я умственно отсталая! – взорвалась Жюстина, когда они спустились к выходу. – Да она меня демонстративно игнорировала! Только к тебе обращалась, только с тобой разговаривала.
– Просто заметила, что у тебя кислая физиономия.
Жюстина надела солнечные очки. Снова подкатили слезы, от которых тут же разболелась голова.
Вечером у нее начались месячные. Она подумала, что вот и объяснение. Сказала об этом Натану, извинилась за нытье.