— Не надо, guapa, — сказал он. — Выслушай меня. Мы теперь в Мадрид не поедем, но, куда бы ты ни поехала, я везде буду с тобой. Поняла?
Она ничего не сказала, только прижалась головой к его щеке и обняла его крепче.
— Слушай меня хорошенько, зайчонок, — сказал он. Он знал, что нужно торопиться, и весь обливался потом, но он должен был сказать и заставить ее понять. — Сейчас ты отсюда уйдешь, зайчонок. Но и я уйду с тобой. Пока один из нас жив, до тех пор мы живы оба. Ты меня понимаешь?
— Нет, я хочу с тобой.
— Нет, зайчонок. То, что мне сейчас нужно сделать, я сделаю один. При тебе я не могу сделать это как следует. А если ты уйдешь, значит, и я уйду. Разве ты не чувствуешь, что это так? Где один из нас, там оба.
— Я хочу с тобой.
— Нет, зайчонок. Слушай. В этом люди не могут быть вместе. В этом каждый должен быть один. Но если ты уйдешь, значит, и я пойду тоже. Только так я могу уйти. Я знаю, ты уйдешь и не будешь спорить. Ты ведь умница, и ты добрая. Ты уйдешь за нас обоих, и за себя и за меня.
— Но я хочу остаться с тобой, — сказала она. — Мне так легче.
— Я знаю. Но ты сделай это ради меня. Я тебя прошу об этом.
— Ты не понимаешь, Роберто. А я? Мне хуже, если я уйду.
— Да, — сказал он. — Тебе тяжело. Но ведь ты теперь — это и я тоже.
Она молчала.
Он посмотрел на нее, весь в поту, и снова заговорил, стараясь добиться своего так, как еще никогда не старался в жизни.
— Ты сейчас уйдешь за нас обоих, — сказал он. — Забудь о себе, зайчонок. Ты должна выполнить свой долг.
Она покачала головой.
— Ты теперь — это я, — сказал он. — Разве ты не чувствуешь, зайчонок?
Она молчала.
— Послушай, зайчонок, — сказал он. — Правда же, если ты уйдешь, это значит, что и я уйду. Клянусь тебе.
Она молчала.
— Ну вот, теперь ты поняла, — сказал он. — Теперь я вижу, что ты поняла. Теперь ты уйдешь. Вот и хорошо. Сейчас ты встанешь и уйдешь. Вот ты уже сама сказала, что уйдешь.
Она ничего не говорила.
— Ну вот и спасибо. Теперь ты уйдешь быстро и спокойно и далеко-далеко, и мы оба уйдем в тебе. Теперь положи руку сюда. Теперь положи голову сюда. Нет, совсем положи. Вот, хорошо. Теперь я положу руку вот сюда. Хорошо. Ты ведь умница. И не надо больше ни о чем думать. Ты делаешь то, что ты должна делать. Ты слушаешься. Не меня, нас обоих. Того меня, который в тебе. Теперь ты уйдешь за нас обоих. Правда! Мы оба уйдем в тебе. Я ведь тебе так обещал. Ты умница, и ты очень добрая, что уходишь теперь.
Он кивнул Пабло, который посматривал на него из-за дерева, и Пабло направился к нему. Потом он пальцем поманил Пилар.
— Мы еще поедем в Мадрид, зайчонок, — сказал он. — Правда. Ну, а теперь встань и иди. Встань. Слышишь?
— Нет, — сказала она и крепко обхватила его за шею.
Тогда он опять заговорил, все так же спокойно и рассудительно, но очень твердо.
— Встань, — сказал он. — Ты теперь — это и я. Ты — все, что останется от меня. Встань.
Она встала, медленно, не поднимая головы, плача. Потом бросилась опять на землю рядом с ним, но сейчас же встала, медленно и покорно, когда он сказал ей: «Встань, зайчонок!»
Пилар держала ее за локоть, и так она стояла перед ним.
— Идем, — сказала Пилар. — Тебе что-нибудь нужно, Ingles?
— Нет, — сказал он и продолжал говорить с Марией. — Прощаться не надо, guapa, ведь мы не расстаемся. Пусть все будет хорошо в Гредосе. Ну, иди. Будь умницей, иди. Нет, — продолжал он, все так же спокойно и рассудительно, пока Пилар вела девушку к лошадям. — Не оглядывайся. Ставь ногу в стремя. Да, да. Ставь ногу. Помоги ей, — сказал он Пилар. — Подсади ее в седло. Вот так.
Он отвернулся, весь в поту, и взглянул вниз, на дорогу, потом опять на девушку, которая уже сидела на лошади, и Пилар была рядом с ней, а Пабло сзади.
— Ну, ступай, — сказал он. — Ступай. — Она хотела оглянуться. — Не оглядывайся, — сказал Роберт Джордан. — Ступай.
Пабло стегнул лошадь по крупу ремнем, и на мгновение показалось, будто Мария вот-вот соскользнет с седла, но Пилар и Пабло ехали вплотную по сторонам, и Пилар держала ее, и все три лошади уже шли в гору.
— Роберто! — закричала Мария и оглянулась. — Я хочу к тебе! Я хочу к тебе!
— Я с тобой, — закричал Роберт Джордан. — Я там, с тобой. Мы вместе. Ступай!
Потом они скрылись из виду за выступом горы, и он лежал, весь мокрый от пота, и ни на что не смотрел.
Агустин стоял перед ним.
— Хочешь, я тебя застрелю, Ingles? — спросил он, наклоняясь совсем низко. — Хочешь? Я могу.
— No hace falta, — сказал Роберт Джордан. — Ступай. Мне тут очень хорошо.
— Me cago en la leche que me ban dado![131] — сказал Агустин. Он плакал и потому видел Роберта Джордана как в тумане. — Salud, Ingles.
— Salud, друг, — сказал Роберт Джордан. Он теперь смотрел вниз, на дорогу. — Не оставляй стригунка, ладно?
— Об этом не беспокойся, — сказал Агустин. — У тебя все есть, что тебе нужно?
— Эту maquina я оставлю себе, тут всего несколько патронов, — сказал Роберт Джордан. — Ты таких не достанешь. Для большой и для той, которая у Пабло, можно достать.
— Я прочистил ствол, — сказал Агустин. — Когда ты упал, туда набилась земля.
— Где вьючная лошадь?
— Цыган поймал ее.
Агустин уже сидел верхом, но ему не хотелось уходить. Он перегнулся с седла к дереву, под которым лежал Роберт Джордан.
— Ступай, viejo, — сказал ему Роберт Джордан. — На войне это дело обычное.
— Que puta es la guerra, — сказал Агустин. — Война — это гнусность.
— Да, друг, да. Но тебе надо спешить.
— Salud, Ingles, — сказал Агустин и потряс в воздухе сжатым кулаком.
— Salud, — сказал Роберт Джордан. — Ну, ступай.