— Хорошо. Командуй ты, — сказал он. — Пусть даже он командует, если тебе так хочется. И пропадите вы оба пропадом! — Он смотрел женщине прямо в лицо, и в его взгляде не было ни приниженности, ни страха. — Может, я в самом деле обленился и слишком много пью. Считай меня трусом, хоть это и неверно. Но я не дурак. — Он помолчал. — Командуй, и пусть это доставит тебе удовольствие. Но если ты не только командир, а еще и женщина, так хоть покорми нас чем-нибудь.
— Мария! — крикнула жена Пабло. Девушка высунула голову из-за попоны, закрывавшей вход в пещеру. — Теперь войди и собери нам поужинать.
Девушка прошла к низенькому столику у очага, взяла эмалированные миски и поставила их на стол.
— Вина хватит на всех, — сказала Роберту Джордану жена Пабло. — Не слушай этого пьянчугу. А выпьем — еще достанем. Кончай свое чудное вино и налей себе нашего.
Роберт Джордан допил кружку одним глотком и, чувствуя, как выпитый залпом абсент разогревает его еле заметным, влажным, внутренним, как от химической реакции, теплом винных паров, двинул свою кружку по столу. Девушка зачерпнула ею вина и улыбнулась ему.
— Ну что ж, видел ты этот мост? — спросил цыган.
Остальные, все еще молчавшие после отреченья от Пабло, подались вперед, приготовясь слушать.
— Да, — сказал Роберт Джордан. — Это будет нетрудно. Хотите, покажу?
— Да, друг. Нам это интересно.
Роберт Джордан вынул из нагрудного кармана записную книжку и показал свои наброски.
— Смотри, как похоже, — сказал плосколицый, которого называли Примитиво. — Тот самый мост.
Водя по бумаге кончиком карандаша, Роберт Джордан объяснил, как надо будет взрывать мост и где будут заложены шашки.
— До чего просто! — сказал один из братьев, тот, что со шрамом, его звали Андрес. — А как их взрывают?
Роберт Джордан объяснил и это и, объясняя, почувствовал, что девушка, заглядывая в его записную книжку, оперлась на его плечо. Жена Пабло тоже смотрела. Только Пабло не проявлял никакого интереса; он сидел один со своей кружкой и то и дело черпал себе вина, которое Мария налила в большую миску из бурдюка, висевшего на стене левее входа в пещеру.
— Тебе часто приходилось делать это? — тихо спросила девушка Роберта Джордана.
— Часто.
— А мы увидим, как это будет?
— Да. Обязательно.
— Обязательно увидишь, — сказал Пабло со своего места у стола. — Еще как увидишь!
— Замолчи, — сказала ему женщина и, вспомнив вдруг, что она прочла днем на руке Роберта Джордана, загорелась дикой, безрассудной злобой. — Замолчи, трус! Перестань каркать, стервятник! Замолчи, убийца!
— Хорошо, — сказал Пабло. — Я молчу. Здесь командуешь ты, ну и рассматривай, какие там нарисованы картинки. Только не забывай, что я не дурак.
Жена Пабло почувствовала, как ее гнев уступает место печали и предчувствию гибели всех надежд и всех обещаний. Это чувство было знакомо ей еще с детства, и она хорошо знала, когда и почему оно появляется. Сейчас оно пришло неожиданно, и, стараясь отогнать его, не позволяя ему касаться себя, не позволяя ему касаться ни себя, ни Республики, она сказала:
— Ну, давайте ужинать. Мария, разложи мясо по мискам.
Роберт Джордан откинул попону, закрывавшую вход, и, выйдя из пещеры, глубоко вдохнул прохладный ночной воздух. Туман рассеялся, и показались звезды. Ветра не было, и после спертого воздуха пещеры, в котором смешивались табачный дым и дым очага, запахи жареного мяса и риса, шафрана, перца и оливкового масла, винно-смолистый дух от большого бурдюка, подвешенного у входа за шею, так что все четыре ноги торчали в стороны, а из той, откуда цедили вино, капли падали на землю, прибивая пыль, после пряного аромата каких-то неведомых ему трав, которые пучками свешивались с потолка вперемешку с гирляндами чесноку, после медного привкуса во рту от красного вина и чеснока, после запаха лошадиного и человечьего пота, которым была пропитана одежда сидевших за столом людей (острая кислятина человечьего пота с примесью тошнотворно-сладкого запаха засохшей пены с лошадиных боков), — после всего этого приятно было вбирать полной грудью чистый ночной воздух гор, отдающий хвоей и росистой приречной травой. Роса была обильная, потому что ветер улегся, но Роберт Джордан решил, что к утру подморозит.
Он стоял перед входом в пещеру, стараясь надышаться, и вслушивался в звуки ночи. Он услышал отдаленный раскат выстрела, потом крик совы в нижнем лесу, там, где был загон для лошадей. Потом из пещеры донеслось пение цыгана и мягкие переборы гитары. «Наследство мне оставил отец», — вывел нарочито гортанный голос, немного задержался на высокой ноте и продолжал:
Месяц, звезды и солнечный свет,
Никак его не истрачу я,
А скитаюсь уж сколько лет!
Гитара забренчала быстрыми аккордами в знак одобрения певцу.
— Хорошо поешь, — услышал Роберт Джордан чей-то голос. — Теперь каталонскую, цыган.
— Не хочу.
— Давай. Давай. Каталонскую.
— Ну, ладно, — сказал цыган и затянул уныло:
Черна моя кожа,
Приплюснут нос,
Но я человек все же.
— Ole! — крикнул кто-то. — Давай, давай, цыган!
Голос певца окреп и зазвучал печально и насмешливо:
Я негром, а не каталонцем рожден,
За это хвала тебе, боже.
— Ну, расшумелись, — сказал голос Пабло. — Уймись, цыган!
— Да, — подхватил голос женщины. — Глотка у тебя здоровая. Таким пением ты всех окрестных guardia civil соберешь, а слушать все-таки противно.
— Я еще песенку знаю, — сказал цыган, и гитара начала вступление.
— Держи ее при себе, — ответила ему женщина.
Гитара смолкла.
— Я сегодня не в голосе. Потеря, значит, невелика, — сказал цыган и, откинув попону, вышел в темноту.
Видно было, как он постоял у дерева, потом направился к Роберту Джордану.
— Роберто, — тихо сказал цыган.
— Да, Рафаэль, — откликнулся Роберт Джордан. По голосу цыгана он сразу понял, что вино на него подействовало. Сам он тоже выпил немало — две кружки абсента и еще вино, но голова у него оставалась холодной и ясной, потому что сложность, возникшая из-за Пабло, все время держала его в напряжении.