— Вот этот хорош, — сказал Роберт Джордан, указывая на одного из гнедых, крупного жеребца с белой отметиной на лбу и белой левой передней ногой.
Это был красавец конь, словно сошедший с картины Веласкеса.
— Они все хороши, — сказал Пабло. — Ты знаешь толк в лошадях?
— Да.
— Тем лучше, — сказал Пабло. — Видишь ты у них какие-нибудь недостатки?
Роберт Джордан понял; это проверка его документов человеком, который не умеет читать.
Лошади по-прежнему стояли, подняв головы, и смотрели на Пабло. Роберт Джордан пролез под веревкой и хлопнул пегую по крупу. Прислонившись к дереву, он внимательно смотрел, как лошади кружат по загону, еще раз оглядел их, когда они остановились, потом нагнулся и вылез.
— Буланая прихрамывает на правую заднюю, — сказал он Пабло, не глядя на него. — У нее в копыте трещина. Правда, если подковать как следует, это дальше не пойдет, но долго скакать по твердому грунту ей нельзя, копыто не выдержит.
— Мы ее так и взяли, с трещиной в копыте, — сказал Пабло.
— У самой лучшей твоей лошади, у гнедого с белой звездой, на бабке оплыв, который мне не нравится.
— Это пустяки, — ответил Пабло. — Он зашиб ногу три дня назад. Было бы что-нибудь серьезное — уже сказалось бы.
Он откинул брезент и показал седла. Два седла были простые, пастушеские, похожие на седла американских ковбоев, одно очень нарядное, с цветным тиснением и тяжелыми закрытыми стременами, и два — военные, черной кожи.
— Мы убили двух guardia civil[1], — сказал он, объясняя происхождение военных седел.
— Это серьезное дело.
— Они спешились на дороге между Сеговией и Санта-Мария-дель-Реаль. Они спешились, чтобы проверить документы у крестьянина, который ехал на телеге. Вот нам и удалось убить их так, что лошади остались целы.
— И много патрульных вы убили? — спросил Роберт Джордан.
— Несколько человек, — ответил Пабло. — Но так, чтоб лошади остались целы, только этих двух.
— Это Пабло взорвал воинский эшелон у Аревало, — сказал Ансельмо. — Он взорвал, Пабло.
— С нами был один иностранец, он закладывал динамит, — сказал Пабло. — Ты знаешь его?
— Как его зовут?
— Не помню. Чудное такое имя.
— Какой он из себя?
— Светлый, как и ты, но не такой высокий, большие руки и нос перебит.
— Кашкин, — сказал Роберт Джордан. — Наверно, Кашкин.
— Да, — сказал Пабло. — Чудное такое имя. Похоже на то, что ты назвал. Где он теперь?
— Умер в апреле.
— И этот тоже, — мрачно сказал Пабло. — Все мы так кончим.
— Так все люди кончают, — сказал Ансельмо. — И всегда так кончали. Что это с тобой, приятель? Что это на тебя нашло?
— У них сила большая, — сказал Пабло. Казалось, он говорит сам с собой. Он мрачно оглядел лошадей. — Вы никто и не знаете, какая у них сила. У них раз от разу все больше силы, все лучше вооружение. Все больше боеприпасов. Сам видишь, какие у меня лошади. А чего мне ждать? Изловят и убьют. Вот и все.
— Бывает, что и ты ловишь, не только тебя, — сказал Ансельмо.
— Нет, — сказал Пабло. — Теперь не бывает. А если мы уйдем отсюда, куда нам податься? Отвечай, ну! Куда?
— Мало ли гор в Испании. Чем плохо в Сьерра-де-Гредос, если уж придется уходить отсюда?
— Для меня плохо, — сказал Пабло. — Мне надоела травля. Здесь нам спокойно. А если ты взорвешь этот мост, нас начнут ловить. Если узнают, что мы здесь, и выпустят на нас самолеты, они нас выследят. Если пошлют марокканцев ловить нас, они нас выследят, и придется уходить. Надоело мне это все. Слышишь? — Он повернулся к Роберту Джордану. — Какое право имеешь ты, иностранец, указывать мне, что я должен делать?
— Я не указываю тебе, что ты должен делать, — сказал Роберт Джордан.
— Ну так будешь указывать, — сказал Пабло. — Вот. Вот оно, зло.
Он показал на тяжелые рюкзаки, которые они опустили на землю, когда остановились полюбоваться лошадьми. При виде лошадей все как будто всколыхнулось в нем, а от того что Роберт Джордан знал толк в лошадях, у него как будто развязался язык. Все трое стояли теперь у веревок загона, на спине гнедого жеребца играли солнечные блики. Пабло посмотрел на него и потом пнул ногой тяжелый рюкзак. — Вот оно, зло.
— Я пришел, чтобы исполнить свой долг, — сказал ему Роберт Джордан. — Я пришел по приказу тех, кто руководит в этой войне. Если я попрошу тебя помочь мне, ты волен отказаться, и я найду других, которые помогут. Но я еще не просил у тебя помощи. Я должен делать то, что мне приказано, и я могу поручиться, что это очень важно. Не моя вина, что я иностранец. Я и сам хотел бы лучше родиться здесь.
— Для меня самое важное — это чтобы нас тут не трогали, — сказал Пабло. — Для меня долг в том, чтобы заботиться о своих и о себе.
— О себе. Да, — сказал Ансельмо. — Ты давно уже заботишься только о себе. О себе и о своих лошадях. Пока у тебя не было лошадей, ты был вместе с нами. А теперь ты самый настоящий капиталист.
— Это неверно, — сказал Пабло. — Я все время рискую лошадьми ради общего дела.
— Очень мало рискуешь, — с презрением сказал Ансельмо. — Как я погляжу, очень мало. Воровать — это ты готов. Хорошо поесть — пожалуйста. Убивать — сколько угодно. Но драться — нет.
— Смотри, такие, как ты, рано или поздно платятся за свой язык.
— Такие, как я, никого не боятся, — ответил Ансельмо. — И у таких, как я, не бывает лошадей.
— Такие, как ты, долго не живут.
— Такие, как я, живут до самого дня своей смерти, — сказал Ансельмо. — И такие, как я, не боятся лисиц.
Пабло промолчал и поднял с земли рюкзак.
— И волков не боятся, — сказал Ансельмо, поднимая второй рюкзак. — Если ты правда волк.
— Замолчи, — сказал ему Пабло. — Ты всегда разговариваешь слишком много.
— И всегда делаю то, что говорю, — сказал Ансельмо, согнувшись под тяжестью рюкзака. — А сейчас я хочу есть. Я хочу пить. Иди, иди, партизанский вожак с унылым лицом. Веди нас туда, где можно чего-нибудь поесть.