— Заткнись, — сказал Роберт Джордан. — Она тут ни при чем. Я сам хочу тебя раззадорить.
— Не стоит трудиться, — ответил ему Пабло. — Я не поддамся.
— Ты bicho raro[56], — сказал ему Роберт Джордан, не желая упускать случай, не желая дать маху во второй раз; ему казалось, что все это когда-то уже было, что круг замкнулся, что он будто повторяет на память то ли вычитанное из книг, то ли приснившееся во сне.
— Да, я подлый, — сказал Пабло. — Очень подлый и очень пьяный. За твое здоровье, Ingles. — Он зачерпнул вина из миски и поднял кружку. — Salud!
Да, ты подлый, думал Роберт Джордан, и хитрый, и далеко не простой. Он дышал так громко, что уже не слышал шипенья дров в очаге.
— За твое здоровье, — сказал Роберт Джордан и зачерпнул вина из миски. Без тостов и предательство не предательство, подумал он. Не отставай и ты. — Salud, — сказал он. — Salud и еще раз salud. — Ах ты, salud, подумал он. Вот тебе, salud, получай!
— Дон Роберто, — тяжело выговорил Пабло.
— Дон Пабло, — сказал Роберт Джордан.
— Ты не профессор, — сказал Пабло, — потому что у тебя нет бороды. А чтобы разделаться со мной, ты должен меня убить, а на это у тебя кишка тонка.
Он смотрел на Роберта Джордана, так крепко сжав губы, что они превратились в узкую полоску. Рыбий рот, подумал Роберт Джордан. И голова круглая, как у тех рыб, которые заглатывают воздух, когда их вытаскивают из воды, и раздуваются шаром.
— Salud, Пабло, — сказал Роберт Джордан, поднял кружку и отхлебнул виски. — Я от тебя многому научился.
— Я, значит, учу профессора. — Пабло кивнул. — Мы с тобой будем друзьями, дон Роберто.
— Мы и так друзья, — сказал Роберт Джордан.
— Нет, мы будем добрыми друзьями.
— Мы и так добрые друзья.
— Уйду-ка я отсюда, — сказал Агустин. — Ведь вот, говорят, будто человек должен съесть за свою жизнь тонну этого добра, а у меня уже сейчас по двадцать пять фунтов в каждом ухе застряло.
— А ты чего взъерепенился, черномазый? — сказал ему Пабло. — Не нравится, что мы подружились с доном Роберто?
— Ты поосторожнее насчет черномазых. — Агустин подошел к Пабло и остановился перед ним, низко держа стиснутые кулаки.
— Так тебя называют, — сказал Пабло.
— Не тебе меня так называть.
— Ну, назову белый…
— И так не позволю.
— Какой же ты — красный?
— Да. Красный. Rojo. Ношу красную звезду и стою за Республику. А зовут меня Агустин.
— Какой патриот, — сказал Пабло. — Посмотри, Ingles, какой примерный патриот.
Агустин ударил его по губам тыльной стороной левой руки. Пабло не двинулся. Уголки губ у него были мокрые от вина, выражение лица не изменилось, но Роберт Джордан заметил, что глаза Пабло сузились, точно у кошки на ярком свету, когда от зрачка остается только вертикальная щелочка.
— И так не выйдет, — сказал Пабло. — На это не рассчитывай, женщина. — Он повернул голову к Пилар. — Я не поддамся.
Агустин ударил Пабло еще раз. Теперь он ударил его кулаком. Роберт Джордан держал руку под столом на револьвере. Он спустил предохранитель и левой рукой оттолкнул Марию. Она отступила на шаг, и тогда он сильно толкнул ее в бок, чтобы она отошла совсем. На этот раз Мария послушалась, и он увидел уголком глаза, как она скользнула вдоль стены пещеры к очагу, и тогда Роберт Джордан перевел взгляд на Пабло. Круглая голова Пабло была повернута к Агустину, маленькие тусклые глазки смотрели на него в упор. Зрачки у Пабло сузились еще больше. Он облизнул губы, поднял руку, вытер рот и, опустив глаза, увидел кровь на руке. Он провел языком по губам и сплюнул.
— И так не выйдет, — сказал он. — Нашли дурака. Я на это не поддамся.
— Cabron, — сказал Агустин.
— Ну, еще бы, — сказал Пабло. — Ты ведь знаешь, какого этой женщине нужно.
Агустин в третий раз ударил его, и Пабло засмеялся, показав гнилые, желтые, искрошенные зубы в покрасневшей полоске рта.
— Брось, — сказал Пабло и, взяв кружку, зачерпнул вина из миски. — Кишка у вас тонка, чтобы убить меня, а давать волю рукам глупо.
— Cobarde, — сказал Агустин.
— И ругаться тоже глупо, — сказал Пабло и громко забулькал вином, прополаскивая им рот. Он сплюнул на пол. — Руганью меня теперь не проймешь.
Агустин стоял, глядя на Пабло сверху вниз, и ругал его, выговаривая слова медленно, раздельно, злобно и презрительно, ругал с упорной размеренностью, точно захватывал вилами пласты навоза с телеги и шлепал их в борозду.
— И так не выйдет, — сказал Пабло. — Брось, Агустин. И больше не дерись. Руки отобьешь.
Агустин круто повернулся и пошел к выходу из пещеры.
— Не уходи, — сказал Пабло. — Снег идет. Устраивайся здесь поудобнее.
— Ты! Ты! — Агустин закричал на него, стараясь выразить все свое презрение одним этим словом.
— Да, я, — сказал Пабло. — И я-то останусь жить, а вы все умрете.
Он зачерпнул вина и поднял кружку, повернувшись к Роберту Джордану.
— За здоровье профессора, — сказал он. Потом повернулся к Пилар. — За здоровье сеньоры командирши. — Потом обвел кружкой всех остальных. — За ваше здоровье, легковеры.
Агустин подошел к нему и, ударив по кружке ребром ладони, вышиб ее у него из рук.
— Ну и глупо, — сказал Пабло. — Зря добро пропало.
Агустин ответил грубым ругательством.
— Нет, — сказал Пабло, зачерпывая себе вина. — Разве ты не видишь, что я пьян? Трезвый я больше молчу. Много ты от меня разговоров слышал? Но умному человеку иной раз приходится выпить, чтобы не так скучно было с дураками.
— Иди ты, так тебя и так, — сказала ему Пилар. — Я тебя, труса, наизусть знаю.
— Вот язык у женщины! — сказал Пабло. — Ладно, иду — надо лошадей посмотреть.
— Иди, милуйся со своими лошадьми, кобылятник, — сказал Агустин. — Для тебя это дело привычное.
— Нет, — сказал Пабло и покачал головой. Он взглянул на Агустина, снимая со стены свой плащ. — Эх ты, — сказал он. — Сквернослов.
— А что ты будешь делать со своими лошадьми? — спросил Агустин.