Она вышла на улицу с чемоданами в руках, не имея ни малейшего представления, каким образом ей выйти на след Витренко.
Прятаться было негде. Они оба увидели темный круглый предмет, летевший в их сторону, и прижались к покрытой ледяной коркой земле, ожидая взрыва, который неминуемо покончил бы с ними.
Но взрыва не последовало.
На белом снегу упавший предмет выделялся темным пятном, и Бусленко подполз к нему. Это была голова. Он взял ее за волосы и развернул лицом к себе. Стоян. Белоцерковский был уже рядом и видел, что случилось с его татарским другом.
— Сволочи! Я отомщу! — Белоцерковский повернулся к берегу, но Бусленко успел схватить его за рукав и удержать.
— Спокойно! — резко сказал он. — Ты сам знаешь, что происходит, и нельзя терять головы. Мы снимаемся. И попробуем прорваться по берегу. Уходим прямо сейчас!
Белоцерковский кивнул, и Бусленко понял, что тот сумел взять себя в руки.
— Двинулись!
Они пригнулись и бегом устремились к реке. Лес по обоим берегам не был густым, и устраивать там засады было бы намного труднее. Кроме того, вопреки опасениям Бусленко, начавшийся рассвет оказался им на руку.
Правда, русло реки здесь расширялось, а берег стал пологим, лишая их возможности укрываться под обрывом. Услышав за спиной крик Ольги, Бусленко обернулся и увидел, что она упала, а автомат отскочил в сторону и с грохотом ударился о камни.
— Все в порядке? — спросил он.
Ольга села и принялась тереть лодыжку.
— Ничего не сломано, — ответила она, с трудом поднимаясь. — Сильное растяжение, но, слава Богу, перелома нет.
— Идти можешь?
— Думаю, да, — ответила она и добавила с виноватым видом: — Только медленно.
— Будем держаться вместе, — сказал Белоцерковский. Он кинул свой автомат Бусленко и взвалил Ольгу на плечи, будто охотничий трофей. — Мы уже почти добрались. Будете нас прикрывать, командир, — тяжело дыша, сказал он, обращаясь к Бусленко.
Тот улыбнулся в ответ и перекинул через плечо автоматы Ольги и Белоцерковского. Они, осторожно ступая, тронулись в путь, с каждым шагом приближаясь к домам по обоим берегам реки, относящимся к одному из пригородов Коростышева. Но мысли Бусленко были не о том, как добраться живым до родного города. Он с мрачной решимостью думал о своей цели в чужом городе и чужой стране, где его уже ждали.
Я голоден, я так голоден, когда я был другим я был маленьким и слабым, и я, другой, не мог никак изменить свой чужой и контролировать свой мир, другой всегда я всегда ел то, что давали, и вел себя тихо и не разговаривал за столом; отец всегда был недоволен и мне приходилось все есть; мы жили за городом на ферме, и у нас была конина, замаринованная в уксусе, вине и специях, и кровавая колбаса и я увидел, как он режет свинью, а я был совсем маленький и видел, как он зажал ее между колен и перерезал ей горло; она КОРЧИЛАСЬ И ВИЗЖАЛА, И ПОВСЮДУ БЫЛА КРОВЬ, И НА ЗЕМЛЕ ОНА БЫЛА ЧЕРНОЙ; и свинья вырвалась и начала бегать, а потом упала, и кровь впиталась в землю и была черной, я чувствовал ее запах; я плакал по ней, плакал по своей свинье, и отец ударил меня и спросил, разве я не знаю, откуда берется моя еда, разве я не знаю, что ем, разве не знаю, что сначала она должна умереть, чтобы мы потом мы ее съели; я не думал об этом тогда, а потом мама приготовила ее и заставил меня есть, и было вкусно, но я вспоминал, как она бегала, истекая кровью, и дергалась, и дергалась, а потом умерла, но мясо мне понравилось, я плакал, но мясо мне понравилось, но не это сделало меня таким, какой я есть, нет причина была в другом, в том, что случилось позже, когда я узнал, что он был мной, а я был им, и что я возвращаюсь к жизни, когда наступает КАРНАВАЛ, тогда они увидят, тогда они узнают, что такое хаос; меня водили в церковь, когда я был маленьким, и мне говорили, что я плохой, и объясняли, что бывает с плохими людьми; тянется вечность, но меня не посадят и не станут изолировать; я УБЬЮ ДРУГОГО и продлю карнавал на весь год, безумием будет охвачен каждый день; я клоун, и я проснулся; ЕСЛИ ИМ НУЖЕН ХАОС, Я ДАМ ИМ ХАОС; я их судный день, и моя улыбка выжжет им глаза, и я БУДУ ИХ ЕСТЬ, буду есть их всех.
Фабель положил трубку телефона. Теперь все стало на свои места.
Уже несколько дней ему что-то не давало покоя, и он никак не мог понять, что именно. Это выбивало его из колеи, потому что каждый раз, когда он испытывал такое чувство, потом выяснялось, что для этого обязательно были серьезные основания. Он понимал, почему это происходило: разрозненные обрывки информации, на первый взгляд, казалось бы, не связанные между собой, складывались в подсознании в некую картину, и это воспринималось как сигнал тревоги. Его разговор по телефону с Марией был самым обычным, однако ее слова о том, что психолог рекомендовал ей воздерживаться от контактов с коллегами, показались ему странными.
А теперь, спустя две недели, доктор Минкс сам позвонил ему в управление, и все объяснилось.
Фабель познакомился с доктором Минксом в ходе предыдущего расследования. Доктор Минкс был специалистом по посттравматическим синдромам. Именно в этом качестве он работал в гамбургской клинике по преодолению фобий. Полиция Гамбурга обратилась туда за консультацией, необходимой для Марии. Ее лечением занимался в основном доктор Минкс. Сюзанна слушала его лекции в Мюнхенском университете и была о нем очень высокого мнения.
— Понятно, что я не могу вдаваться в специфику лечения фрау Клее, — вкрадчивым голосом начал доктор Минкс свое обращение, — но я знаю, что она считает вас своим… наставником. Причем не только по работе. Поэтому я и позволил себе позвонить вам.
— А что случилось, герр доктор?
— Ну-у… я был уверен, что влечении фрау Клее мы наконец сдвинулись с мертвой точки, и, на мой взгляд, она совершит большую ошибку, если прервет его. Ей еще далеко до полного выздоровления. Я надеюсь, что вам удастся образумить ее.
— Прошу прощения, доктор Минкс, — не мог скрыть своего удивления Фабель, — но я не совсем понимаю. Вы хотите сказать, что Мария пропускает сеансы?
— Мы не встречались уже четыре или пять недель.
— Скажите, доктор, вы советовали ей на какое-то время воздержаться от общения с коллегами?
— Нет, — изумился Минкс. — Зачем бы я стал это советовать?
Фабель пообещал поговорить с Марией о возобновлении курса лечения и повесил трубку. Мария ему солгала. И не только о лечении. Она солгала и говоря о том, где находилась. И теперь Фабель знал почему.