В трубке опять было тихо.
— Кэй? — сказал он.
— Я не хочу, — тихо сказала Кэй. — Ты должен был сначала спросить меня. Я очень хочу в Париж, но мне нужно сидеть с Аннабель. Для меня это важно. Она ждет и радуется. Ты должен был сначала спросить.
Когда они закончили разговор, Клайв сел на кровать, и все вокруг него стало белым.
В 1970 году родители Сёрена, Петер и Кристине, сняли дачу на берегу Северного моря. Сёрен вдруг вспомнил тот дом. Деревянный, светло-голубой, стоящий в углу огромного участка, обсаженного высокими деревьями. Чуть поодаль были пляж и рыбацкий поселок. Авария произошла спустя неделю после начала отпуска. Отец Сёрена как раз ремонтировал машину и снял с нее все — номера, бампер, глушитель. Солнце начало вдруг припекать так сильно, что без мороженого было не обойтись. До магазина было всего четыре километра по небольшой проселочной дороге, и они поехали на машине, поскольку мама Сёрена тоже хотела с ними, а ехать на велосипеде она не могла, потому что скоро должна была родить Сёрену младшего брата или сестру. Большую дорогу им нужно было пересечь только в одном месте. Какие тут могут быть проблемы?
Машина столкнулась с грузовиком и сложилась как жестянка. Сёрен не погиб. Он сильно разбил лицо, сломал несколько ребер, получил сотрясение мозга, и у спасателей ушел час на то, чтобы вырезать его из машины. Он ничего не помнил. Ни капли пота, которая катилась по переносице одного из спасателей, ни внезапного запаха кофе, ни пшеничного поля, которое, должно быть, ходило желтыми волнами в летней жаре. Ничего. Темнота. Его родители сидели на переднем сиденье. Вся передняя часть машины была вдавлена внутрь.
В больнице никак не могли выяснить, кто Сёрен такой и где искать его родственников.
Врачи и медсестры спрашивали его снова и снова, кто он и откуда, но он ничего не отвечал. Он пролежал в больнице почти трое суток, не произнеся ни звука. Случилось что-то ужасное, он был один, ему было пять лет. Нужно было молчать, сцепив зубы. Кнуд и Эльвира тоже не пришли. Никто его не любит.
Кнуд и Эльвира понятия не имели о том, что случилось. Они были на семинаре в Финляндии. Нет, новость не застала их дома в Эрслеве, нет, им не пришлось собираться с силами, чтобы выйти в сад и рассказать внуку об аварии, как они утверждали. Это была ложь. Они были в Финляндии. На четвертый день Сёрен сказал: «Моего дедушку зовут Кнуд Мархауг, он живет в красном доме под Эрслевом, в Дании». После этого все завертелось: телефонный звонок, друг, гостивший в доме Кнуда и Эльвиры, поднял трубку, потом звонок в Финляндию, и наконец Кнуд и Эльвира вернулись в Данию, чтобы забрать Сёрена.
Закончив рассказывать, Вибе испытующе посмотрела на Сёрена. Он сидел, безвольно опустив руки, и разглядывал свечи в белых подсвечниках, которые невообразимо медленно сгорали на полке на стене в другом конце гостиной. Сёрен играл в саду за домом Эльвиры и Кнуда, когда произошла авария! В дальнем конце сада. Кнуд вышел к нему и рассказал о том, что случилось. Он прекрасно это помнит, несмотря на то, что ему тогда было пять лет, несмотря на то, что вскоре после этого они переехали в Копенгаген. Дом под Эрслевом был выкрашен в красный цвет, в саду росли три старые яблони, у Эльвиры был большой горшок, в нем собиралась дождевая вода, и Сёрен выпускал туда головастиков из ближайших озер. В тот день, когда Петер и Кристине попали в аварию, они ехали в Эрслев, чтобы его забрать. Он гостил у Кнуда и Эльвиры на выходных и как раз играл с красной машиной, когда Кнуд вышел к нему в сад. Потом они ели мороженое. Каждый съел по три. То, что говорит Вибе, неправда.
— Почему ты держала это в тайне? — спросил он. Свитер прилип к спине, что-то свистело у него в голове.
— Я знаю об этом с пятнадцати лет, — ответила Вибе. — С того самого лета, когда я обнаружила фотографию на комоде и поняла, что Эльвира и Кнуд — не твои родители. Я была поражена, что твои родители погибли. Погибли! Тогда я впервые поняла, что тех, кого ты любишь, можно потерять в аварии. Я чувствовала себя просто ужасно. Вечером мама пришла пожелать мне спокойной ночи, и я разревелась. Ты потерял своих родителей, и мне стало страшно потерять своих. Мне было пятнадцать лет, — добавила она. — Я пересказала маме рассказ Эльвиры. Как тяжело было Кнуду в тот день выходить в сад, когда он должен был рассказать тебе об аварии. Что сама она осталась в доме и прислонилась к стене, обессилев от горя. Мама прижала меня к себе и пообещала, что она не умрет.
В следующий свой поход в библиотеку я не могла не попытаться найти какие-то подробности этой истории. Я хотела увидеть фотографию твоих родителей, прочесть об аварии, погоревать о той ужасной потере, которая выпала на долю моего друга, купаться в этих чувствах, наверное, — Вибе опустила глаза. — Я уже почти сдалась, но тут наконец нашла заметку об аварии. В ней было написано, что тайна недавней трагедии раскрыта. Пятилетний мальчик из Виборга, который три дня назад потерял своих родителей в чудовищной аварии, в которой сам чудом уцелел, назвал наконец свое имя и воссоединился со своими бабушкой и дедушкой. Я смотрела на фотографию, которая была передана в газеты полицией в надежде, что кто-то узнает тебя по снимку. Она была сделана в больнице, и мне казалось, что это какая-то плохая шутка. Ты был черно-синий, опухший, неузнаваемый, с повязкой на голове. Под фотографией была подпись «Пятилетний Сёрен Мархауг наконец нашел свою семью». Я выбежала из библиотеки в ужасе, в ярости и в тот же вечер позвонила вам домой. Трубку взял Кнуд. Я сказала все как есть, что я знаю, что они тебе врут, и что теперь они должны рассказать тебе правду. Кнуд попросил меня встретиться с ним на следующий день у крепостного вала, за школой.
Он сидел на скамейке и смотрел на воду во рвах, когда я пришла. Был сильный ветер, я замерзла. Он меня обнял и сказал, что Эльвира не хотела, чтобы ты знал правду. Она считала, что у тебя и без того было предостаточно проблем и что незачем напоминать тебе о масштабах трагедии, пока ты сам о них не вспомнишь. Если бы это когда-то всплыло, они, конечно, были бы рядом с тобой, поддержали тебя и все объяснили. Но пока этого не произойдет, сами они будут держать рот на замке. Эльвира считала, что вытеснением твой мозг защищал тебя от невыносимых страданий.
Кнуд сказал, что он тогда очень сомневался в правильности этого решения, и мне показалось, что этот вопрос стал камнем преткновения. Кнуд был уверен, что дети очень выносливые, что все их переломы срастаются в рекордные сроки, что они приспосабливаются к ситуации и умеют компенсировать все, как растения, которые засыхают в тени и снова дают побеги на солнце. Но Эльвира была с ним не согласна. Кнуд в конце концов нехотя, но все-таки согласился с Эльвирой, как он рассказал мне в тот день на крепостном валу, но только в обмен на ее клятву, что, если у тебя появится даже малейший намек на воспоминание о том, что произошло, они сразу же откроют все карты. Так они и решили. Об этом они договорились. «Дорогая Вибе, — прошептал тогда Кнуд, — не говори ему ничего. Пусть все идет как идет. Для нас наконец-то наступил покой». Он смотрел на меня выжидающе, умоляюще. Я сказала, что подумаю. Эльвира ничего не знала, ты тоже, но Кнуд после разговора смотрел на меня внимательно, с надеждой. И вдруг я поняла, что в этом нет никакого смысла. Тебе было шестнадцать, ты учился во втором классе гимназии, был председателем совета учеников, хорошим товарищем, спортсменом. Способным, популярным спокойным. Должна ли я была разоблачать тайну, которая, кажется, никак на тебя не повлияла? Я спрашивала тебя о Петере и Кристине. Ты не удивлялся моим вопросам, я ведь только что узнала о том, что те, кого я считала твоими родителями, на самом деле твои бабушка и дедушка, так что ты отвечал охотно. Да, ты иногда о них думаешь, особенно когда Кнуд и Эльвира о них вспоминают, на Рождество и в середине мая, в день рождения Кристине, когда Эльвира и Кнуд разводят костер в саду, даже если идет дождь. Ты, как говорили, очень похож на Петера, и было бы интересно, наверное, иметь отца, на которого ты похож. Но Кнуд и Эльвира лучшие родители, которых только можно себе представить. Здесь твой взгляд всегда становился мягким и уверенным. Подумай о том, как нам вместе весело, говорил ты. И вам правда было весело. В доме было много места и много жизни.