— Крутая вечеринка, — заговорил он.
— Не такая уж крутая.
Меня переполняла неприязнь, и я сознавала, что несправедливо срывать на парне досаду, оставшуюся во мне, когда Роберт повернулся ко мне спиной.
— Да, мне тоже не нравится.
Парень со смешком передернул плечами, мышцы на миг спрятались. Он был моложе, чем мне показалось, моложе меня. Улыбался он дружелюбно, и светлые глаза заблестели ярче. А я разозлилась еще сильнее. Ясно, он слишком крут, чтобы одобрить любое собрание человеческих существ или по крайней мере чтобы в том признаться вопреки чужому мнению.
— Здравствуйте, я — Фрэнк.
Он протянул руку, и вся крутизна мигом слетела с него: благовоспитанный маменькин сынок. Перемена обезоруживала своей неожиданностью. В нем было почтение к моим годам и мелькнувший интерес: лет на шесть старше, но сексуальная. Я не могла не оценить его умение восхищаться. Он как будто распознал во мне тридцатилетнюю, и его теплое рукопожатие говорило, что он любит тридцатилетних, очень любит. Я удержалась от смеха.
— Мэри Бертисон, — представилась я.
Краем глаза я снова увидела Роберта. Он пробирался к дверям навстречу кому-то еще. Я не обернулась ему вслед. Волосы мои падали завесой, защищали меня.
— Ну, и что тебя сюда привело?
— Борюсь с прошлым, — ответила я.
Хорошо хоть, он не спросил, не преподаю ли я здесь.
Фрэнк насупился.
— Шучу, — объяснила я. — Я приехала писать пейзажи.
Фрэнк просиял:
— Круто, я тоже. То есть я в той же группе.
— Ты где учился? — спросила я, пытаясь смыть образ профиля Роберта глотком пива.
— СКИД, — небрежно бросил он. — Магистр.
Саванна-колледж искусств и дизайна входил в число самых престижных художественных школ, и магистерскую степень парень получил рано. Я поневоле прониклась уважением.
— Когда получил степень?
— Две недели назад, — признался он. Понятно, откуда у него манеры студента на вечеринке и отрепетированная улыбка. — Я записался на здешний курс пейзажной живописи, потому что осенью начинаю преподавать, а мне кое-чего недостает.
«Недостает… — подумала я. — А мне чего недостает?»
Фрэнк — одаренный художник с блестящим будущим. Ну, студенческая самоуверенность через несколько лет сотрется, впрочем, он уже получил место преподавателя. Роберт Оливер совсем скрылся из вида, я не видела его, даже слегка поворачивая голову. Он ушел к кому-то, а меня не узнал, даже не почувствовал моего стремления быть узнанной. А мне теперь не отвязаться от Фрэнка.
— Где будешь преподавать? — спросила я, чтобы замаскировать неприязнь к нему.
— СКИД, — повторил Фрэнк, и я запнулась. Он получил место сразу после аспирантуры, на своем же факультете? Очень необычно, может, он и не преувеличенного мнения о себе. Я помолчала, гадая, когда же начнется ужин, и сесть ли мне подальше или поближе к Роберту Оливеру. Лучше подальше, решила я. Фрэнк с любопытством рассматривал меня.
— У тебя прекрасные волосы, — наконец объявил он.
— Спасибо. Я отращиваю их с третьего класса, я тогда мечтала играть принцессу в школьном спектакле.
Он снова насупился.
— Так ты занимаешься пейзажами? Думаю, будет здорово. Я готов обрадоваться, что Джуди Дарбин сломала ногу.
— Она сломала ногу?
— Ага. Я знаю, она молодец, и, в общем, жаль, что она сломала ногу, но вот заполучить Роберта Оливера — это круто!
— Что? — Я, против воли, оглянулась на Роберта. Он стоял в группе студентов, возвышаясь над всеми на две головы, спиной ко мне, далекий, отделенный от меня целым залом. — У нас ведет Роберт Оливер?
— Да, мне сегодня сказали. Я и не знал, что он здесь. Дарбин сломала ногу в туристском походе, секретарша рассказывала, Дарбин говорит, что слышала, как хрустнула кость. Серьезный перелом, операция и все такое, вот директор и вызвонил своего приятеля Оливера. Представляешь? Я хочу сказать, повезло. Не Дарбин, конечно.
Передо мной словно прокручивался видеоролик: Роберт выходит с нами на пленэр, выбирает освещение, вид на голубые холмы, мимо которых я сегодня проезжала. Видно ли их с берега? Надо будет в первый же день заговорить с ним. «О, привет, вы меня, наверное, не помните, но…» И потом я буду целую неделю писать у него на глазах, он будет рядом, будет расхаживать от мольберта к мольберту. Я громко вздохнула.
Фрэнк удивился:
— Тебе не нравятся его работы? То есть он, конечно, академист и все такое, но, господи, как он пишет! Ты видела обложку «Арт ньюс» позапрошлого года?
Меня спас громкий звук гонга, звонившего за стеной — сигнал к ужину. Мне предстояло слышать этот звон два раза в день до конца недели, и этот звон, когда я его вспоминаю, до сих пор пробирает меня до костей. Народ начал подтягиваться к столам. Я держалась за спиной у Фрэнка, пока не увидела, что Роберт занял место за столом рядом со своей компанией, собираясь, очевидно, продолжить разговор. Тогда я оттеснила Фрэнка к самому дальнему столу, как можно дальше от Роберта и его блестящих коллег. Мы сели рядом и раскритиковали ужин, о котором только и можно было сказать, что это «здоровая пища». На закуску был клубничный пирог и кофе. Подавали студенты: по словам Фрэнка, занимавшиеся в той же мастерской, но еще не окончившие курса. Нам не приходилось стоять в очереди, симпатичные молодые люди ставили перед нами тарелки. Кто-то налил мне воды.
За едой Фрэнк беспрерывно толковал об учебе, о своих выставках, о талантливых друзьях, разъехавшихся из Саванны по большим городам.
— Джейсон уехал в Чикаго, я, может, навещу его следующим летом. Чикаго — это, ясное дело, почти так же здорово, как у нас.
И так далее. Убийственно скучно, но помогало мне скрыть смятение, и к тому времени, как подали клубничный пирог, я успокоилась: впереди целая ночь, отделяющая меня от узнавания или неузнавания Робертом Оливером. Я чувствовала плечом мускулистое плечо Фрэнка, его губы приблизились к моему уху, шепча: «Может, это начало? Моя комната в дальнем конце мужского общежития…» Во время десерта директор программы подошел к микрофону — директором оказался тот самый редковолосый мужчина с похожей на пулю головой — и сообщил нам, как он рад, что подобралась такая хорошая группа, какие мы все талантливые, как трудно было отказаться от множества других достойных кандидатур («…и других денег за курс», — шепнул мне Фрэнк).
Он закончил речь, все встали и несколько минут толкались у столов, хотя студенты уже бросились собирать тарелки. Женщина в бордовом платье и с крупными серьгами в ушах сказала нам с Фрэнком, что за конюшнями будет костер и что нам стоит задержаться.
— Это традиция первого вечера, — пояснила она, как будто сама уже много раз проходила эту мастерскую.