Мы пошли по железнодорожному полотну. По обе стороны от нас тянулась мокрая равнина. Впереди за равниной был холм, и за ним Удине. Крыши расступались вокруг крепости на холме. Видна была колокольня и башенные часы. В полях было много тутовых деревьев. В одном месте впереди путь был разобран. Шпалы тоже были вырыты и сброшены под насыпь.
— Вниз, вниз! — сказал Аймо.
Мы бросились вниз, под насыпь. Новый отряд велосипедистов проезжал по дороге. Я выглянул из-за края насыпи и увидел, что они проехали мимо.
— Они нас видели и не остановились, — сказал Аймо.
— Перебьют нас здесь, tenente, — сказал Аймо.
— Мы им не нужны, — сказал я. — Они гонятся за кем-то другим. Для нас опаснее, если они наткнутся на нас неожиданно.
— Я бы охотнее шел здесь, под прикрытием, — сказал Бонелло.
— Идите. Мы пойдем по полотну.
— Вы думаете, нам удастся пройти? — спросил Аймо.
— Конечно. Их еще не так много. Мы пройдем, когда стемнеет.
— Что эта штабная машина тут делала?
— Черт ее знает, — сказал я. Мы шли по полотну. Бонелло устал шагать по грязи и присоединился к нам. Линия отклонилась теперь к югу, в сторону от шоссе, и мы не видели, что делается на дороге. Мостик через канал оказался взорванным, но мы перебрались по остаткам свай. Впереди слышны были выстрелы.
За каналом мы опять вышли на линию. Она вела к городу прямиком, среди полей. Впереди виднелась другая линия. На севере проходило шоссе, на котором мы видели велосипедистов; к югу ответвлялась неширокая дорога, густо обсаженная деревьями. Я решил, что нам лучше всего повернуть к югу и, обогнув таким образом город, идти проселком на Кампоформио и Тальяментское шоссе. Мы могли оставить главный путь отступления в стороне, выбирая боковые дороги. Мне помнилось, что через равнину ведет много проселочных дорог. Я стал спускаться с насыпи.
— Идем, — сказал я. Я решил выбраться на проселок и с южной стороны обогнуть город. Мы все спускались с насыпи. Навстречу нам с проселочной дороги грянул выстрел. Пуля врезалась в грязь насыпи.
— Назад! — крикнул я. Я побежал по откосу вверх, скользя в грязи. Шоферы были теперь впереди меня. Я взобрался на насыпь так быстро, как только мог. Из густого кустарника еще два раза выстрелили, и Аймо, переходивший через рельсы, зашатался, споткнулся и упал ничком. Мы стащили его на другую сторону и перевернули на спину. — Нужно, чтобы голова была выше ног, — сказал я. Пиани передвинул его. Он лежал в грязи на откосе, ногами вниз, и дыхание вырывалось у него вместе с кровью. Мы трое на корточках сидели вокруг него под дождем. Пуля попала ему в затылок, прошла кверху и вышла под правым глазом. Он умер, пока я пытался затампонировать оба отверстия. Пиани опустил его голову на землю, отер ему лицо куском марли из полевого пакета, потом оставил его.
— Сволочи! — сказал он.
— Это не немцы, — сказал я. — Немцев здесь не может быть.
— Итальянцы, — сказал Пиани таким тоном, точно это было ругательство. — Italiani. Бонелло ничего не говорил. Он сидел возле Аймо, не глядя на него. Пиани подобрал кепи Аймо, откатившееся под насыпь, и прикрыл ему лицо. Он достал свою фляжку.
— Хочешь выпить? — Пиани протянул фляжку Бонелло.
— Нет, — сказал Бонелло. Он повернулся ко мне. — Это с каждым из нас могло случиться на полотне.
— Нет, — сказал я. — Это потому, что мы хотели пройти полем.
Бонелло покачал головой.
— Аймо убит, — сказал он. — Кто следующий, tenente? Куда мы теперь пойдем?
— Это итальянцы стреляли, — сказал я. — Это не немцы.
— Будь здесь немцы, они бы, наверно, нас всех перестреляли, — сказал Бонелло.
— Итальянцы для нас опаснее немцев, — сказал я. — Арьергард всего боится. Немцы хоть знают, чего хотят.
— Это вы правильно рассудили, tenente, — сказал Бонелло.
— Куда мы теперь пойдем? — спросил Пиани.
— Лучше всего переждать где-нибудь до темноты. Если нам удастся пробраться на юг, все будет хорошо.
— Им придется перебить нас всех в доказательство, что они не зря убили одного, — сказал Бонелло. — Я не хочу рисковать.
— Мы переждем где-нибудь поближе к Удине и потом в темноте пройдем.
— Тогда пошли, — сказал Бонелло.
Мы спустились по северному откосу насыпи. Я оглянулся. Аймо лежал в грязи под углом к полотну. Он был совсем маленький, руки у него были вытянуты по швам, ноги в обмотках и грязных башмаках сдвинуты вместе, лицо накрыто кепи. Он выглядел очень мертвым. Шел дождь. Я относился к Аймо так хорошо, как мало к кому в жизни. У меня в кармане были его бумаги, и я знал, что должен буду написать его семье. Впереди за полянами виднелась ферма. Вокруг нее росли деревья, и к дому пристроены были службы. Вдоль второго этажа шла галерейка на сваях.
— Нам лучше держаться на расстоянии друг от друга, — сказал я. — Я пойду вперед.
Я двинулся по направлению к ферме. Через поле вела тропинка.
Проходя через поле, я был готов к тому, что в нас станут стрелять из-за деревьев вокруг дома или из самого дома. Я шел прямо к дому, ясно видя его перед собой. Галерея второго этажа соединялась с сеновалом, и между сваями торчало сено. Двор был вымощен камнем, и с ветвей деревьев стекали капли дождя. Посредине стояла большая пустая одноколка, высоко вздернув оглобли под дождем. Я прошел через двор и постоял под галереей. Дверь была открыта, и я вошел. Бонелло и Пиани вошли вслед за мной. Внутри было темно. Я прошел на кухню. В большом открытом очаге была зола. Над очагом висели горшки, но они были пусты. Я пошарил кругом, но ничего съестного не нашел.
— Здесь на сеновале можно переждать, — сказал я. — Пиани, может быть, вам удастся раздобыть чего-нибудь поесть, так несите туда.
— Пойду поищу, — сказал Пиани.
— И я пойду, — сказал Бонелло.
— Хорошо, — сказал я. — А я загляну на сеновал.