Лукас несколько раз слышал, как она звала Йоганнеса, потом все стихло. Он сидел в кухне, словно на горящих углях, и не знал, как поступить.

Он выдержал три часа. Потом пошел наверх и тихо приоткрыл дверь.

Она неподвижно лежала на кровати, но не спала, а смотрела в окно. Даже когда он появился в дверях, она никак на это не отреагировала.

— Пожалуйста, не сердись на меня, — сказал он тихо. — Прости меня, Магда.

Она посмотрела на него. Ее взгляд был кротким, почти нежным.

— Тебе не обязательно ехать со мной, Лукас. Я поеду одна.

— Нет, я поеду. Я обязательно поеду с тобой в Рим. Я сделаю все, что только смогу, чтобы помочь тебе.

— Тогда завтра в восемь утра мы едем, — сказала она и улыбнулась. — Я хочу попасть на поезд в девять пятнадцать. Тебе это подходит?

35

— Странное это чувство — делать то, что делал Йоганнес несколько дней назад, — задумчиво сказала Магда, когда они уже сидели в поезде. — Я буду смотреть в окно, читать, может, вздремну немного… Я еду в Рим. Так же, как ехал он. Я иду по его следам и становлюсь к нему все ближе и ближе. Может быть, он все это время ждал, чтобы я наконец сделала это. Возможно даже, что я приду слишком поздно. Но я найду его, Лукас! С каждой минутой это становится все яснее. Мне надо было поехать в Рим гораздо раньше.

— Ты сделала все, что могла. Тебе не в чем себя упрекнуть.

Лукас и сам почувствовал, насколько пустыми были его слова.

Магда улыбнулась и закрыла глаза. Поезд отошел от вокзала Ареццо. Через несколько минут она уже не слышала голосов вокруг себя. В ее сознание проникал лишь монотонный стук колес по рельсам. Постепенно, почти незаметно, он перешел в ритм мелодии, которую она впервые услышала лет в семь и которая въелась ей в память.

На осеннем празднике пива, октоберфесте, она была с отцом не одна, поэтому отец и не держал ее за руку. С ними была «кое-кто» — высокая, темноволосая, худая, с выразительными карими глазами. Отец Магды называл ее так, а мать не желала даже вспоминать эту «кое-кто». Магде было не совсем понятно, какую роль «кое-кто» играла в их семье. Но симпатии к ней она не испытывала.

Отец положил руку на плечо этой «кое-кто» и много смеялся, намного больше, чем дома, когда ее не было с ними.

Магда вообще-то думала, что отец пошел на октоберфест, чтобы порадовать ее, но ошиблась. И она заметила это только сейчас. Он хотел быть с этой «кое-кто», а она им только мешала.

«Кое-кто» держала отца за правую руку, которая лежала на ее плече, и перебирала его пальцы. Магда не знала почему, но ей было стыдно.

Отец купил Магде сахарную вату. Большую, белую и липкую. И когда ее лицо исчезло за огромной сладкой шапкой, он поцеловал эту женщину в губы. Наверное, он думал, что Магда ничего не заметит, тем не менее она это увидела.

Магда ее терпеть не могла. Она казалась ей питоном, который влез в дом и постепенно заглатывает одного человека за другим. Магда испытывала невольный страх всякий раз, когда видела ее. И уже поэтому не любила. Магда была уверена, что «кое-кто» воспринимает ее как нечто лишнее. Она с удовольствием осталась бы с отцом наедине, но Магда не могла никуда исчезнуть и боялась, что отец разозлится, если она испортит этой женщине настроение. Она, Магда, была виновата во всем.

— Я хочу проехать через «Туннель страха», — громко сказала Магда и дернула отца за рукав пиджака.

Они переглянулись, и отец кивнул. Хорошим в этом было то, что в вагончике было место только для двоих. Значит, «кое-кто» с ними не поедет.

Магде было очень страшно. Она тесно прижалась к отцу, уткнулась лицом в его локоть и молилась о том, чтобы, во-первых, поездка по темному туннелю мимо завывающих призраков и перемазанных кровью людей с отрубленными головами никогда не заканчивалась, а во-вторых, чтобы «кое-кто» исчезла. В душе Магда надеялась, что ее поразит молния или поглотит земля, но ничего подобного не случилось. Отец съездил с Магдой целых три раза, а «кое-кто» оставалась на месте, радостно улыбаясь и махая им рукой.

В эти минуты Магда тосковала по матери. Если бы мама стояла там — это было бы великолепно! Праздник с родителями… Она не могла представить себе ничего более чудесного.

Магда подумала, что, может, стоит взять ее с собой и столкнуть прямо под ноги пятиглавому огнедышащему дракону или в руки страшной хромой ведьме, но быстро выбросила подобные мысли из головы. Она никогда не решится на такое. А если и дальше будет думать об этом, то в субботу придется исповедоваться священнику в своих греховных мыслях, а этого ей никак не хотелось.

В тире отец выиграл маленькую тряпичную обезьянку в боксерских перчатках. «Кое-кто» бурно ликовала при каждом удачном выстреле, словно получила полный мешок денег, но обезьянка досталась Магде. Потом они зашли в пивную палатку. Две большие кружки пива и две половинки цыпленка для папы и той женщины. Магда съела сосиску с соусом карри и выпила колу.

Магда сидела напротив них, но они говорили настолько тихо, что она не могла понять ни слова. Ритм карнавального шлягера громыхал в палатке. Магда уже съела сосиску и принялась играть с обезьянкой, заставляя ее танцевать под музыку. Неожиданно игрушка свалилась под стол. Магда нагнулась, чтобы поднять ее, приподняла скатерть и увидела, что юбка той женщины задрана. Увидела резинки для чулок и руку отца между ее бледных бедер.

Магда выпрямилась и поняла, что лицо у нее горит. И совсем не потому, что какое-то время она просидела с опущенной под стол головой. Ей было бесконечно стыдно, и это чувство стыда было намного сильнее, чем от вида их сплетенных пальцев.

Она больше не чувствовала радости от праздника. Ее охватила бесконечная печаль, словно ее собственная жизнь, жизнь маленькой девочки, вдруг стала мрачной и хмурой, потеряла всякий смысл…

Магда открыла глаза. Ехать предстояло еще два часа. Хотя поезд был заполнен далеко не весь, поездка доставляла ей мало удовольствия. Сиденья были неудобными, странной формы, окна грязными, а корзины для бумаг забиты мусором. Несмотря на предупреждение, что окна нужно держать закрытыми, поскольку работает кондиционер, все они были открыты. Занавески малахитового цвета развевались на ветру, и в купе невыносимо дуло.

Лукасу казалось, что Магда ничего этого не замечает.

«Какой же я идиот! — думал он. — Вместо того чтобы заниматься поиском работы, я сижу в поезде и еду в Рим по абсолютно безнадежному и непонятному делу. Я — тень женщины, которая тоскует по моему брату и даже не замечает меня».

Но так всегда и случалось. Он был и оставался вторым номером, всегда только младшим братом Йоганнеса, а в случае чего оказывался тем, кто разбил окно и потерял ключи от дома. Он приносил из школы оценки хуже, чем брат, а на уроках физкультуры вечно получал двойки. Он донашивал вещи брата, а девочки интересовались им лишь тогда, когда их отшивал Йоганнес. Старший брат закончил полную среднюю школу, а Лукасу едва удалось реальную. К Йоганнесу перешла фирма отца, а он изучал «бесхлебное» искусство, как всегда подчеркивала мать, и стал артистом. В аэропортах он был единственным из пассажиров, кого регулярно подзывали к себе таможенники, а билеты в кинотеатрах заканчивались именно тогда, когда он после получасового ожидания в очереди наконец-то подходил к кассе. В детстве он получал книги, которые Йоганнес уже прочитал, в которых нарисовал ослиные уши и написал шариковой ручкой свои комментарии. В театре он играл не в Берлине, а в провинции, и на телевидении исполнял роли только второго плана. Продюсеры записывали его фамилию как прекрасного исполнителя небольших характерных ролей, но никогда — как исполнителя главных.