Миссис Карраро выглянула из кухни, вытирая руки о передник:
— А это еще что за новости, будто обедаем без падре Майкла?
— Его задержали. Он должен отслужить мессу в двенадцать тридцать.
— Ну хорошо. Никто не умрет, если подождет немного. Здесь у нас по воскресеньям без него не обедают.
— Есть, полковник! — Джон указал на кухню, откуда доносился ребячий гомон. — Только сами объясните этим кайманам.
— И не пикнут. Хотела бы я посмотреть!
— Конечно!
С воинственным видом она исчезла за порогом. Хотя ребята определенно превосходили ее числом, а миссис Карраро находилась явно в зависимом положении, не возникало никакого сомнения в том, кто победит.
Джон предоставил ребятам самим разбираться с поварихой. Ее знали в общем-то как мягкого и уступчивого человека, но в некоторых случаях она умела проявить железную волю. И если принимала решение, то редко изменяла его, особенно когда оно оказывалось на руку отцу Маккину.
Джон свернул налево и прошел вдоль здания, вдыхая пахнущий морской солью воздух.
И размышляя.
Солнце припекало, и природа уже готова была взорваться беззвучным зеленым буйством, с удивительной ловкостью снова завладеть серыми и холодными всю зиму стенами.
Скрипя галькой, он углубился по тропинкам в сад, туда, где впереди виднелись лишь сверкающая гладь океана и зеленый парк по другую сторону канала. Постоял, опустив руки в карманы и подставив лицо легкому бризу, приносящему запахи океана и твердую уверенность, что все возможно, какая рождается только весной.
Обернулся и посмотрел на дом.
Кирпичи и балки.
Стекло и цемент.
Техника и ручной труд.
Все создано человеком.
Но то, что находилось в этих стенах, кирпичных ли, деревянных, выходило за их пределы. Означало что-то совсем другое. И он впервые в жизни почувствовал себя частью этого другого, независимо от исходной и конечной точки и неизбежных событий в пути.
Джон Кортиген не был верующим. Он так и не преисполнился никакой верой, ни в Бога, ни в людей. И как результат — даже в самого себя. И все же Майкл Маккин каким-то образом сумел пробить брешь в этой стене, которую люди выстроили против него и которую им в отместку он укрепил со своей стороны.
Бог все еще оставался для него понятием неопределенным и далеким, скрытым за очевидной человечностью своего служителя. Тем не менее священник спасал жизнь не только ребят, но и его, Кортигена.
На втором этаже за стеклами, отражавшими небо, он увидел силуэты детей. Конечно, они расходились по комнатам. У каждого накоплен свой опыт бытия, и впереди — огромный кусок жизни. Оказавшись волею случая вместе, они, словно стеклышки в калейдоскопе, создавали живую и хрупкую картину. Как все непрочное, ее трудно было расшифровать, но она поражала своими красками.
Джон вернулся к дому, вошел в главный подъезд и направился вверх по лестнице. Пока поднимался шаг за шагом по ступеням, нахлынули воспоминания.
История «Радости» по сути очень проста и в то же время весьма сложна. И, как нередко бывает в подобных случаях, создание общины связывалось с трагическим эпизодом, как будто некоторые идеи непременно должны быть выстраданы, прежде чем родятся и прежде чем найдутся силы для их воплощения в реальность.
Еще до приезда в этот район Джон слышал о Майкле, чей короткий рассказ о «Радости» позже дополнил подробностями приходский священник церкви Святого Бенедикта.
Это произошло в…
…пятницу — да, в пятницу состоялись похороны.
Семнадцатилетнего Робина Уитерса нашли мертвым в парке, по ту сторону моста, у перекрестка Шор и Сити-Айленд-роуд. Он умер от передозировки наркотика.
Супружеская пара, совершавшая утреннюю пробежку, заметила его тело в кустах. Они подошли и обнаружили, что он хрипит в агонии, без сознания. «Скорая помощь» примчала его в больницу, но ничто не помогло. Робин вскоре скончался на руках у матери, которую привезла в больницу полиция, когда она обратилась к ним в тревоге за сына, не вернувшегося ночью домой.
Никто даже не подозревал, что мальчик принимал наркотики. Смерть его леденила душу, а причина повергала в еще больший ужас.
Как показало вскрытие, при том что на теле не нашли никаких следов, он впервые попробовал наркотик. Судьба пожелала, чтобы второй раз он этого не сделал.
Его мать была вдовствующей сестрой Барри Ловито, адвоката итальянского происхождения, который работал на Манхэттене, но по-прежнему жил в квартале Кантри-клаб в Бронксе.
Ловито был богат, холост, имел обширную практику и потратил немало сил, чтобы занять место на вершине пирамиды. И настолько преуспел, что теперь уже пирамида почти целиком принадлежала ему.
Когда сестра овдовела, он в силу свойственных итальянцам крепких семейных уз переселил ее с племянником в свой дом. Женщина отличалась слабым здоровьем, никудышными нервами, и потеря мужа, конечно, оказалась не лучшим лекарством при ее физическом и психическом состоянии.
Робин вырос впечатлительным мальчиком, печальным и легко поддающимся внушению. Когда он почувствовал, что предоставлен самому себе, дурные приятели слетелись к нему, словно вороны. Такое нередко случается, когда одиночества не ищут.
В церковь пришли оба — дядя и мать. Адвокат Ловито — в безупречном темном костюме, который выделял его среди всех как богатого человека.
Он стоял, стиснув челюсти, и смотрел прямо перед собой, глубоко переживая и, возможно, испытывая чувство вины. Этот мальчик заменил ему сына, которого у него не было и отсутствие которого он начинал ощущать теперь, потратив жизнь на достижение успеха.
После смерти отца Робина Ловито надеялся занять его место.
Женщина выглядела похудевшей, измученной горем. Красные ввалившиеся глаза говорили о том, что у нее не осталось больше слез и что вместе с сыном она хоронила и всякое желание продолжать жить. Она шла за гробом, опираясь на брата, худенькая, в черном костюме, который внезапно сделался на два размера велик.
Преподобный Маккин стоял в глубине церкви в окружении подростков, многие из которых хорошо знали Робина. Он присутствовал на службе с тем чувством полнейшей растерянности, какое всегда испытывал, оказавшись свидетелем преждевременного конца молодой жизни.
У него имелась некая собственная концепция, согласно которой мир принадлежал прежде всего просто человеку и только потом человеку верующему. Эта оборванная жизнь означала и всеобщее поражение, и его личное тоже, потому что они не всегда могли заменить недостающее чем-то столь же важным.
А мир вокруг был полон ветвей и змей.
Барри Ловито, выходя из церкви, посмотрел в его сторону и обратил внимание на ребят, стоявших рядом с ним. Его взгляд задержался на преподобном Майкле Маккине чуть дольше, чем можно было ожидать. Потом он повернулся и, все так же поддерживая сестру, проследовал к машине и к выходу с кладбища.