— На Кони-Айленд.
— Зачем?
— Встретиться с людьми.
— С какими людьми?
— Подожди, и увидишь.
Пока она вписывалась в поток движения, Рассел откинулся на спинку, глядя вперед:
— Ты сегодня особенно приветлива или всегда столь общительна?
— Только с важными гостями.
Рассел Уэйд повернулся к ней:
— Не нравлюсь тебе, верно?
Это прозвучало скорее как утверждение, нежели как вопрос. Вивьен осталась довольна таким решительным подходом. Для пользы их отношений в настоящем и будущем она без особых церемоний прямо высказала свое мнение.
— В обычных условиях ты был бы мне совершенно безразличен. Каждый волен как угодно распоряжаться своей жизнью, хоть вообще расстаться с ней, если при этом не причиняет никому боли. Кругом полно людей, нуждающихся в помощи из-за неприятностей, возникших не по их вине. А взрослый нормальный человек, нарывающийся на неприятности, на мой взгляд, может катиться куда угодно. Это всего лишь здравый смысл.
Рассел Уэйд выразительно покачал головой:
— Ладно. По крайней мере выяснили твою официальную позицию в отношении меня.
Вивьен резко свернула вправо и остановилась у тротуара, вызвав бурную реакцию водителей, ехавших сзади. Она оставила руль и повернулась к Расселу:
— Давай объяснимся начистоту. Ты мог навешать лапши на уши капитану этой своей историей об искуплении, но меня провести куда труднее.
Рассел молча смотрел на нее. В его непонятном и вроде бы беззащитном взгляде ей почудилась насмешка, и потому она продолжала с несвойственной ей резкостью:
— Люди не меняются, мистер Рассел Уэйд. Каждый представляет собой то, что представляет, и занимает свое определенное место. Сколько ни крутись, все равно там окажешься. И не думаю, что ты исключение из этого правила.
— Отчего же?
— Ты явился сюда с ксерокопией листа, который дал тебе Зигги. Это означает, что оригинал, тот, что в пятнах крови, все еще у тебя. И он послужил бы тебе доказательством для Федерального бюро расследований, Агентства национальной безопасности или черт знает еще для кого, если бы мы не поверили тебе или отказались разговаривать.
Вивьен разгорячилась и продолжала с еще большим напором:
— Если бы мы почему-либо попросили тебя выложить содержимое твоих карманов на стол, то нашли бы только ксерокопию бумаги, которую ты мог преспокойно отправлять куда угодно и кому угодно в зависимости от твоей фантазии. Тем более что к подмене одного другим, мне кажется, у тебя явная предрасположенность.
Слова эти, похоже, нисколько не задели ее спутника. Он остался невозмутимым, и это говорило о его самоконтроле или о привычке. Несмотря на весь свой пыл, Вивьен склонялась ко второй гипотезе.
Она взялась за руль, отъехала от тротуара и вновь направилась на Кони-Айленд. Следующий вопрос Рассела застал ее врасплох. Наверное, ему тоже хотелось составить определенное мнение о своей спутнице.
— Обычно детективы работают в паре. Почему у тебя нет напарника?
— Теперь у меня есть ты. И твое присутствие только подтверждает причины, по которым я обычно работаю одна.
После этого сухого ответа в машине воцарилась тишина. Вивьен направлялась в Даунтаун и теперь двигалась по Бруклинскому мосту. Когда миновали Манхэттен, она включила радио и настроилась на станцию, которая передавала негритянскую музыку, потом проехала по Бруклин-Квинс-экспрессвей и свернула на Гованус-экспрессвей.
Рассел смотрел в окно. Когда зазвучала особенно ритмичная музыка, он, видимо сам того не заметив, начал отбивать ногой такт.
Вивьен поняла, что ответственность за сложившуюся ситуацию обрушилась на нее в самый неподходящий момент. Мысли о Санденс и странном поведении отца Маккина мешали ей рассуждать спокойно. Или во всяком случае вынудили твердо высказать суждение, которого никто не спрашивал.
Паркуя машину на Серф-авеню на Кони-Айленде, она почувствовала себя немного виноватой.
— Рассел, извини за то, что я наговорила. Каковы бы ни были твои причины, ты нам очень помогаешь, и мы благодарны тебе за это. Обо всем прочем не мне судить. Нельзя было так говорить с тобой, но у меня сейчас личных проблем хватает, и это сказывается на моем поведении.
Рассела, похоже, тронуло такое неожиданное признание. Он улыбнулся ей:
— Не страшно. Никто лучше меня не поймет, как от личных проблем зависит то или иное решение.
Они пешком прошли к зданию, адрес которого Вивьен нашла в файле о «Череполомах». Здесь располагался крупный салон «Харлей Дэвидсон» с ремонтной и тюнинговой мастерскими. Все выглядело как на хорошем предприятии — кругом чистота, порядок — и даже отдаленно не походило на те пристанища байкеров, которые Вивьен видела в Бронксе или Квинсе.
Они вошли. Слева тянулся длинный ряд мотоциклов разных моделей, но все — «Харлеи». Справа располагалась выставка одежды и аксессуаров, от касок до котелков.
Когда вошли, за прилавком напротив входа появился высокий крепкий мужчина в джинсах и черной майке без рукавов. Черная бандана на голове и свисающие усики напомнили Вивьен жениха Джулии Робертс в фильме «Эрин Брокович». Подойдя ближе, Вивьен догадалась, что усы крашеные, а бандана, скорее всего, прикрывает лысину, потому что этому хорошо загорелому типу уже давно за шестьдесят. На правом плече у него красовалась татуировка «Веселый Роджер» — та же, что и у замурованного пятнадцать лет назад трупа.
— Здравствуйте. Меня зовут Вивьен Лайт.
Человек весело улыбнулся:
— Это которая в кино?
— Нет, которая в полиции.
Сухо ответив ему, Вивьен показала значок. Постоянная ассоциация ее имени с именем актрисы из фильма «Унесенные ветром» досаждала ей всю жизнь.
Человек не смутился.
Либо толстокожий, либо совесть чиста, подумала Вивьен.
— Меня зовут Джастин Човский, владелец. Что-то не так?
— Насколько мне известно, здесь находилась штаб-квартира группы байкеров под названием «Череполомы».
— Она и сейчас здесь.
Човский улыбнулся, заметив удивление Вивьен:
— Тут, правда, кое-что изменилось. Когда-то это было пристанище распущенных мальчишек, кое у кого из них имелись проблемы с законом. Да и у меня самого тоже, если уж говорить начистоту. Но, в общем, пустяки. Можете проверить. Несколько сигарет с «начинкой», пара драк, иногда немного перебирали.
Человек с упрямо свисающими усами взглянул на витрину, словно на нее проецировались сцены его молодости.
— Одним словом, сорвиголовы, но никто из нас не стал потом настоящим преступником. Плохие люди сами ушли отсюда.
Он жестом обозначил все вокруг и с гордостью продолжал: