Влетает мама:
— С Рождеством тебя! Уже два часа, пора собираться, а то опоздаем к Эльсе с Магги.
Мама придает особенную мягкость… Нет, это не реклама стирального порошка. У нее просто голос такой мягкий, ласковый, и тон никогда не меняется. Что бы она ни сказала, все звучит прекрасно. Она редко срывается, только по телефону и на незнакомых: на рабочих из автомастерской, которые захватили ее машину в заложники и требуют выкуп, на какого-то левого рейнджера, который уже, наверно, в десятый раз звонит ей и приглашает на обед. У нее теплый насыщенный бурый голос, такой, с кофейным ароматом. Вероятно, это в ней датский элемент, «Gevalia». И такое впечатление, как будто голос двигает губами, а не губы им. На фотографиях она смахивает на Мао, конечно, с поправкой на глаза. Вождь.
Сегодня Рождество. Самый тяжелый день в году. Семейный банкет.
Эльса старше меня на два года, и, судя по всему, в эти два года она даром времени не теряла. У нее есть муж, дом, машина, дети. Вся эта мутотень, связанная с гражданским долгом, которую можно поставить между нами как стену и которая превращает ее в человека другого поколения. Может, это и к лучшему. Мама, конечно, не из тех, кто будет плясать hands up [92] вокруг нового джипа или устраивать стриптиз в честь новой мягкой мебели, но пока на свете есть микроволновая мамаша Эльса, мама не будет приставать ко мне, чтоб я подарил ей на Рождество внука. Мы брат с сестрой, но мы не похожи. У Эльсы все нормально. Эльса — «правильный гражданин». Дает начало новой жизни и не пускает смерть на порог Центральной больницы. И в то время как папа докатился до того, что стал питаться в Кола-порте, а мама постепенно соскальзывает на кривую дорожку лесбиянства, а я… ну какой уж есть, Эльса остается единственным «здоровым» членом семьи. Мы возлагаем на нее свои надежды. И она действительно надежная. Живет в надежном доме за зубастым забором. Этот дом, конечно, до особняка еще не дотянул: такая длинная одноэтажная бандура, где справа и слева соседи. Но изоляция там такая, что я не понимаю, как там вообще ловится радио. И все идеально вылизано, надраено, стерильно, так что я удивляюсь еще и тому, как там вообще завелись дети Неужели их сделали здесь? И на дверях комнат у них висят таблички: «У нас не курят». Когда идешь по коридору в туалет, ожидаешь, что на двери спальни будет табличка: «У нас не ебутся». Посмотришь на пороги и плинтуса — и понимаешь, что скорее в стране высадится японская морская пехота, чем в этот дом просочится вирус СПИДа. Я никогда не мог представить себе, как сестра занимается любовью Не то чтобы я плохо старался, просто, чтобы представить себе Магнуса в такой позе, нужно очень богатое воображение. Он такой слабосильный, что невольно начинаешь думать, как ему вообще удается надеть на себя подтяжки. Но может, ему помогает Эльса. Медсестра. Магнус Видар Вагнссон. Он — по части психологии, заведует «нетрадиционным» турбюро — такой ньюэйджевской конторой под названием «Путь к себе». Короче, помогает людям с пользой провести отпуск. Сидеть дома. Познавать мир дома. Обретать внутреннюю гармонию с самим собой. Не напрягаться, не суетиться. Вот. Он спец по отпускам. Наживается на отпусках других. Этот дом воздвигнут на выдуманных проблемах других людей. Это я так говорю. А мама говорит просто: «Магги-то? Он у нас психолог».
Эльса и Магги живут далеко-далеко за городом, В Граварвоге. [93] Мама ведет машину, Лолла тоже с нами (что сейчас не так уж и плохо), и мы молчим вместе в красной «субару» и ждем, пока печка разогреется как следует. Рождество. А в моей душе до сих нор ночь перед Рождеством, желудок набит тьмой. Я пытаюсь держать глаза открытыми, чтобы набрать внутрь дневного света, — если эту синюю слепоту можно назвать светом. Мы молчим всю дорогу до Граварвога, как будто идем за гробом на кладбище недалеко от старой сватки. Упокоище, помоище… Разницы никакой. Правда, на кладбище ходит больше народу. И там весь хлам подписан. Отмечен крестиками. Типа, все на своих местах. Кладбище, помойка. Там — гробы, тут — мешки. С одной стороны — дедушка, с другой — твой старый видик. Наверно, он в лучшем состоянии, чем старик? Кассета и душа. Душа и кассета. «Перемотайте на начало перед тем, как сдать». На упокоище мы не останавливаемся. Мама ездила туда вчера, ставила свечки на могилу. Они там горят на каждой могиле, и над каждой могилой — сугроб. Гроб.
Когда я вхожу в царство Эльсы, то всегда чувствую себя иностранцем. Наверно, потому, что это слишком далеко от центра, даже с языком у меня и то напряг. Я — Ахмед. Того и гляди на лестнице у батареи начну проверять, не забыл ли я паспорт, и нервничать, что меня не пропустят. Что меня будут обыскивать. Дистанционка. Мама звонит и открывает, и навстречу нам устремляется толпища из трех детей и собачки.
— Ой, привет, мы вас заждались, с Рождеством вас! Хлин, ты так хорошо выглядишь!
Я жду, пока мама переведет.
— Да, эту рубашку ему подруга подарила, правда, ему идет?
— Да, как раз то, что надо. А что, у него завелась подруга? — И смех.
Ну да. Говорят о тебе в третьем лице. Я улыбаюсь, как китаец. Как китаец, у которого завелась подружка.
— Как я рада тебя видеть, Хлин! — говорит Эльса и целует меня.
С этими «близкими» всегда такая фигня: они слишком близко. Я слишком близко от них.
— А ты, как всегда, полна энергии, — говорю я.
— Что? А?
— Полна энергии.
— Энергии, ха-ха… Проходите…
Вид у Эльсы не такой уж праздничный: домашняя униформа — наверно, в этом доме все жильцы ходят в одинаковых спортивных футболках, не хватает только надписи на груди: «Снидменги 22–28», или как у них там называется эта улица. Все трое детей маячат в дверном проеме и грозно смотрят на меня, как маленькие пограничники с собачкой (какой-то «Дюраселл» в пуху). Она вовсю пыхтит рядом со мной, как полицейская собака, работающая по конопле, которая обнюхалась кокаина.
Я поднимаюсь на борт, сняв обувь. Самолет полностью укомплектован. Нам предстоит четырехчасовой полет. Рейс некурящий. Эльса стюардессится взад и вперед с чашками и печеньем. Пилот Магнус в своем хозяйском кресле, почти горизонтально лежит, вооружившись пультом, который он нацелил на телевизор, стоящий на почетном месте в углу, как елка, а дети вокруг как свертки с подарками. «TNT». «Cartoon Network». Тед Тёрнер и Джейн Фонда (ц. 90 000). Они на яхте. Справляют Рождество в гологрудом виде. Вот. А внизу у них, поди, все волосы поседели.
Тед и Джейн. Пришел папа со своей Сарой (ц. 45 000) — хоть какое-то развлечение, — и бабушкой. Бабушка — это социальная проблема. Ей уже давно пора в гроб, но система здравоохранения почему-то решила оставить ее в живых. Наверно, чтобы на следующий торраблот [94] она развлекала обслуживающий персонал. Я целую бабушку. Она поднимается, чтобы поприветствовать меня, и вся трясется. Когда бабушка вытягивает руку по направлению к моей шее, такое впечатление, что она пляшет хардкор-техно. Ну, старушка, ты даешь! Наконец хоть кто-то в танце выдает по сто двадцать тактов в минуту. Пока я лобызаюсь с вибрирующей бабушкой, я пропускаю то, как мама здоровается с папой, но успеваю к тому моменту, когда он жмет руку Лолле. Ничего особенного. Семейство Магнуса заполняет пространство дивана. Родители и сестра (ц. 2000) в светлых лотерейных костюмах. Три варианта Маггиного брюха. Сидят там, как невинные младенцы, как будто у них в жизни никогда ничего не было, как максимум, какая-нибудь выплата займа. Как будто их всех только что расклонировали из образцов ДНК из пуза Магнуса.