— А сигареты, — спрашиваю я, — их ты куда будешь девать?
Он слегка оживляется и говорит, не так навешанно, как прежде:
— А их — на внутренний рынок. Pre-rolled joints.
— Полуфабрикаты косяков? — Я сам доволен своим смешным переводом. Выражение его рта не меняется. Здесь его шоу. Он продолжает — борода покачивается:
— А знаешь, почему у «Мальборо» в Америке фильтры белые, а в Европе желтые?
— Э-э… Нет.
— Чтобы Кит Ричардс [282] знал, в какой части света находится.
Тимур делает в своей конвейерной работе перекур и рассказывает про свои прошлые коммерческие успехи. Он открыл первый на Поплавке татуировочный салон в гараже в Брейдхольте. Когда вернулся на родину из «обучения». А потом продал ее за те 40 880 чашек чая с ромом (16x365x7), которые он всосал в себя в «К-баре». Сказал, что сейчас он по уши в долгах, но уверен, что три года торговли тампонами для домашних животных принесут ему по семьдесят миллионов в год. Я взял еще два пива. Пузырьки в стаканах поднимаются к небесам. Тимур говорит, что ему в последнее время удавалось держаться на плаву в финансовом море за счет «спецзаказов», которые, независимо от того, что он говорит, всегда оказываются каким-то колдовством. Тимур — вольнонаемный колдун.
— Никакое это не колдовство. Индеец постучит себе по груди — и может разговаривать со своим другом на расстоянии семи миль. А если расстояние больше, то не факт, что это удастся. Это просто такая чувствительность.
— Как по телефону, что ли?
— Для них это — как нам сходить пописать. Как пис ов кейк. [283] Вот в нашей стране все закупают тоннами какие-то примочки. А человеку на самом деле ничего этого не нужно. У нас все вот здесь, — говорит он, выдыхая из носа, и указывает себе на грудь. Я так и не понял, что он имел в виду: бороду или то, что под ней. — Вот, смотри. Мне достаточно вот так откинуться на стул, и я вхожу в контакт со стариной Дорфи. Я к нему на маунтейн захожу, не буду врать, по три раза в день. Но для более масштабных заданий нужны приборы.
Тимур говорит о мини-операциях на сердце, молниеносном вытрезвлении своих друзей, когда им нужно быть на свадьбе или похоронах, и о кратковременных перевоплощениях. «Temporary reincarnations». [284] Он рассказывает, как помог своим бездетным приятелям заиметь ребенка. И не просто на словах. Нет, акция была гораздо масштабнее:
— У нас все это заняло… Да, все это заняло суток двое, не меньше. Мне пришлось две ночи у них ночевать. Я после этого не скоро в себя пришел. Но… Мне это принесло двести тысяч крон. Чистой прибыли. В таких акциях по лечению бесплодия тебе нужно… Да, нужен аккумулятор. И батут. Конечно, не большой. Сойдет и мини-сайз. А еще нужно молоко. Много молока…
Я не даю ему закончить. Внезапно меня осеняет:
— А вот аборты… Аборт ты можешь сделать?
— Аборт?
— Ага.
— Да, да. Я этим уже давно не занимался. Но… Это элементарно. Значит, тебе надо устроить аборт?
— Э-э, да.
— На каком она месяце?
Я смотрю на часы. 23 мая.
— На пятом.
— Пять месяцев. Подходит.
— Сколько ты за это берешь?
— Недорого. Но пять месяцев… Я за каждый месяц сверх трех беру надбавку. Скажем так, двадцать тысяч крон.
— Двадцать тысяч?
— Да. Но тебе я сделаю скидку на пять тысяч. Потому что это ты. Стандарт — пятнадцать тысяч. Как в обычных абортариях. Только у меня все будет пейнлесс. [285] Who’s the lucky one? [286]
— Что?
— Кто эта счастливица?
— Это ее подруга… Моя подруга.
— Ага. Нам надо все провернуть по-быстрому, лучше всего в ближайшие дни. Делать все будем дома. Приводи ее ко мне после выходных.
— Э, нет… Она сама против…
— I see. [287] Значит, ты имеешь в виду пересылку?
— Пересылку?
— Да. Мы все провернем по телефону.
— По телефону?
— Да. Ты же должен обеспечить аксесс [288] к даме. Лучше всего ночью. Don’t worry. [289] Это займет от силы два часа. Просто как долгий телефонный разговор в пределах города. Но раз уж так, я беру тридцать тысяч.
— Тридцать тысяч!
— Ага. Расходы на пересылку.
— Расходы на пересылку?!
— Ага. Мы же о пересылке говорим. Значит, больше усилий. Больше всяких приборов.
— А как ты это сделаешь?
— Погоди.
Тимур откидывается на спинку стула и скрещивает свои жирные руки над бородой. Под горловиной майки просматривается татуировка. Он минут семь пялится в окно. В нижних слоях жира слабые подземные толчки. В бар вошли какие-то люди. Я смотрю на то, как они смотрят на нас. Когда я опять перевожу взгляд на Тимура, у него перед глазами трепещут бабочкины крылья. А потом:
— Он передает привет. Сообщение таково: «Пусть пиво стоит. Пусть пиво стоит».
«Пусть пиво стоит». Я свое допил до половины. Святый Халлдоре Кильяне! Я разговариваю с винегретом. Весьма опасным винегретом. Уголовным дурным винегретом. Хотя Bad Company [290] была неплохая группа.
— Ты о чем это?
— Ну. Не волнуйся. I know what I mean when I mean it. [291]
— Но как же… А вдруг ничего не сработает? Если не сработает, то я и платить не стану.
— Половину после родов, а остальное — когда будет виден результат.
— Какие роды, мы с тобой об аборте говорим!
— Ну-ну… Знаешь, для того, чтоб это сработало, нужно время.
* * *
Я умудрился не видеть Лоллу почти неделю. Она все на своих дежурствах, а я все в своем сне между ними. В своем сне. Звучит убого. Убого, как задрипанный вонючий беззубый худобородый китайский беженец, тянущий по улицам Рейкьявика свою старую побитую тележку с хот-догами. Лолла мне больше не катит. Больше нет — с тех пор, как у нее в животе стала поспевать эта квашня, этот заговор против меня и мамы: этот вспухающий живот, который разъединит нас. Наш общий маленький сынок. Лолла будет его мамой, а мама — папой, а я — старшим братом, но я же — его отец, и я же — сын его бабушки, и бывший любовник его матери. А сам он каким будет? Двуполый старичок в подгузнике. Внук и сын сына своей матери, обрюхатившего мать ее сына. Он по-братски положит материнскую руку себе на ногу и будет отечески бормотать себе под нос. Акранесец, акранесец! Забей гол, укрой меня в матке! Акранесец, акранесец! Забей гол, укрой меня в матке! Сынок, я жду тебя! Давай выползай из Лоллы с кожанкой на голове, в кедах на ногах, цементным привкусом во рту и щетиной, достойной Тейта Тордарсона! [292] Халле-73, а может, 74. В ГДР мы добились ничьей благодаря поросячьему голу Маттиаса Хатльгримссона. Повезло как поросятам. Исландцы никогда ни в чем не преуспевали с тех пор, как Греттир впал в маразм, и до тех самых пор, пока Йоун Пауль как следует не оброс мышцами. А в промежутке между ними — только какая-то нервная дрожь. Тысячелетний комплекс неполноценности. Мы стояли в очереди и ждали, пока нас впустят. В мир. В бар.