— Да, пять дней. Я хочу, чтобы вы сделали для меня кое-что в течение этого времени.
— Что?
Геррод наклонился вперед и прошептал — как будто за ними следили… и кто мог бы сказать с уверенностью, что это не так?
— Попристальнее приглядывайте за нелюдьми. Обратите внимание на то, что они делают и чего не делают. Наблюдайте за тем же, за чем наблюдают они.
— И что, по-твоему, я смогу обнаружить? — Дру Зери, когда получил задание, воспрянул. Любовь к дочери была его слабостью, но Геррод знал, что она могла стать и силой. Однако чародей — если иметь в виду его самого — считал, что любовь сама по себе прекрасна, но не тогда, когда становится настолько глубокой, что мешает ясно мыслить. Он считал удачей, что никогда не доходил до таких крайностей. Те, для которых кто-то другой — будь то кровный родственник или возлюбленный — значили слишком много, были способны на безрассудство, могли позволить этому чувству вовлечь себя в затруднительное положение.
— Пока слишком рано об этом судить, — помедлив, ответил Геррод. Чародей был рад, что его лицо оставалось более или менее скрытым от собеседника. Было бы очень некстати, если бы Дру увидел выражение его лица в этот момент. — Поверьте мне, что так надо.
— Хорошо.
— Тогда больше не о чем говорить. Удачи вам, господин мой Зери. — Геррод отвернулся и сделал вид, что разбирает свои заметки.
Дру немного помедлил — как будто не вполне понимая, как истолковать это не слишком любезное прощание. Геррод продолжал в нерешительности разбирать записи. Молчание несколько затянулось. Наконец он с небрежным видом повернулся к Дру. Волшебника не было. Чародей покачал головой. При всех своих дарованиях Дру Зери не мог обойтись без помощи Геррода. В других обстоятельствах это могло бы даже показаться смешным.
Геррод принялся искать в своем немногочисленном имуществе шкатулку, которую он потихоньку похитил из крепости Зери в Нимте. Дру Зери мог догадаться, что просьба предоставить ему пять дней была уловкой — хотя чародей и сам сомневался в этом. Однако лучше всего было бы начать сейчас, учитывая некоторую вероятность того, что волшебник мог вернуться раньше — по другой причине. В этом случае Дру обнаружил бы, что Геррод несколько преувеличил, говоря, что ему необходимо пять дней на подготовку, скорее, пять минут или вообще нисколько… если ему удастся найти шкатулку прямо сейчас.
Геррод отодвинул рваную тряпку, которая некогда была мешком, и увидел то, что искал. Он осторожно взял шкатулку, поставил на пол и, опустившись на колени, открыл ее.
Разглядывая содержимое шкатулки, чародей пробормотал несколько бессмысленных слов, и они медленно пробудили дремлющую в нем магическую силу. Из шкатулки он вынул один безупречный кристалл, некогда бывший украшением утраченного собрания Дру Зери. «Я думаю, для того, чтобы навести на цель, ты подойдешь». Что сделали бы другие враады, если бы узнали, что ему удалось снова завладеть кое-чем из того, чего они лишились при переселении из Нимта? Что они предложили бы ему за возврат хотя бы тени их былой славы, их богоподобия?
Что они могли предложить ему за возможность полностью использовать колдовские силы враадов — вместо расходования их собственной жизненной силы?
Ничего из того, чего ему бы хотелось.
Его нос начал чесаться. Геррод принюхался. Если бы он закрыл глаза, то мог бы почти поверить, что вернулся в Нимт. Тот же самый сладковатый запах гниения пропитывал все. Так было всегда, когда он осмеливался восстанавливать ту связь, которую так долго и тщательно воссоздавал. Казавшийся непроницаемым барьер, который волшебные слуги основателей соорудили вокруг Нимта, в конце концов поддался ему, хотя и дорогой ценой. Геррод мог теперь вытягивать магическую силу из своего родного мира и пользоваться ею в этом — а не губить собственную жизненную силу, как делали его собратья. Однако здесь существовали и свои пределы. Хотя чародей и проделал в барьере брешь, расширить ее он не мог. Он неоднократно пытался это сделать, рискуя загрязнить следами колдовства враадов свою новую родину… и себя самого. Возможно, ему это не удавалось из-за неосознанной нерешительности.
И вес же того, что он достиг, было недостаточно. Со временем, он полагал, ему удастся увеличить продолжительность собственной жизни, но отнюдь не достигнуть бессмертия, которого он стал желать. Должен открыться иной путь.
«А что если удастся связать волшебство двух царств вместе?..» — внезапно задал себе вопрос Геррод. Он проклял свою дерзость и выпроводил такие опасные мысли из головы. Он спасет Шариссу и создание по имени Темный Конь — и это будет все. Осуществлению его других целей, его мечтаний, придется подождать, пока он найдет другое решение. Прикоснуться к жизненной силе этого мира означало бы покориться — так делали остальные, один за другим. В результате судьба, худшая, чем смерть, — стать чудищем, подобно искателям.
Тезерени знал, что медлит, что глубоко в душе он боится сделать последние шаги.
«Шарисса». Его кровная родня держала ее в заточении. Повелитель дрейков и его дети. Его отец. Он удерживал Шариссу.
Геррод стукнул кристаллом об пол, зная, что для того, чтобы расколоть его, потребовался бы удар посильнее. Да, он боится, но медлить он больше не будет. Даже если больше ему ничего и не удастся, он сделает все для ее спасения — не просто ради этой женщины, но для того, чтобы разрушить самонадеянные мечты людей, к которым он раньше принадлежал… и особенно не слишком дорогого ему отца.
При последней мысли он улыбнулся.
— Всего этого там не было, когда мы шли сюда, — заметил Рейк. — Да, думаю, я обратил бы внимание, — ответил Фонон с той же колкой интонацией. И тут же упрекнул себя, зная, что реплика Рейка была реакцией на неопределенность ситуации, возможно, даже вызвана легкой тревогой. Фонон не мог обвинять его или любого из группы за это чувство; причина поспешности его собственного ответа заключалась в том же.
— Откуда она взялась? — спросил один из эльфов. Предводитель был уверен, что каждый член их группы в течение последнего часа не раз задавал себе тот же самый вопрос. «Ну? — спросил он себя. — И откуда же она взялась?» Сквозь лес они видели огромную каменную крепость — сооружение искусное, однако вида гнетущего. Выглядело оно достаточно массивным для того, чтобы вместить несколько тысяч человек, а главная башня поднималась так высоко, что Фонон едва не спросил себя, не выше ли она, чем некоторые из горных пиков. Он знал, что это лишь кажущееся впечатление, но все же…
— Ни один эльф не сооружал ничего подобного! И ни один искатель! — Рука Рейка сжала рукоять меча. — И всего лишь за несколько дней.