— Хорошо сказано, мессире, — тихо сказал он. — Благородная речь, мой господин.

ГЛАВА 7

Проходили часы, а споры не утихали. Слуги сновали туда-сюда, поднося корзины с хлебами, блюда мяса и белого сыра, без конца наполняя пустеющие винные кувшины. Никто не обращал особого внимания на еду, но все пили, и вино подогревало гнев и лишало ясности суждения.

Мир за стенами Шато Комталь жил обычной жизнью. Колокола церквей звонили, отбивая часы служб. В соборе Святого Назария пел монашеский хор и молились монахини. На улицах Каркассоны горожане занимались своими делами. В пригородах и деревушках за городской стеной играли дети, хлопотали женщины, трудились или играли в кости крестьяне, купцы и мастеровые.

А в Большом зале разумные доводы постепенно сменялись взаимными обвинениями. Одна партия не желала уступать врагу. Другая отстаивала союз с графом Тулузским, напоминая о мощи собравшегося в Лионе войска и доказывая, что, даже объединив все силы, южане не в состоянии обороняться против него.

У каждого в ушах стучали барабаны войны. Одним они твердили о славе и чести, о подвигах на поле битвы и лязге оружия. Другим виделась кровь, заливающая поля и холмы, бесконечный поток увечных и нищих, изгнанных из горящих деревень.

Пеллетье без устали расхаживал от одного к другому, отыскивая приметы несогласия или вызова власти виконта. Но никто не подавал ему поводов для беспокойства. Не было сомнений, что сеньер сделал все, чтобы сплотить подданных, и, какое бы решение он ни принял, все единодушно пойдут за ним.

Собрание размежевалось скорее на географических, нежели на политических основаниях. Обитатели более уязвимых равнинных земель склонялись к переговорам. Жители возвышенностей Монтань Нуар на севере, а также гор Сабарте и предгорий Пиренеев горели желанием твердо встать на пути Воинства и дать сражение. Пеллетье понимал, что сердце виконта Тренкавеля склонялось к последним. Он был выкован из той же стали, что горцы, и обладал той же независимостью духа.

Но понимал Пеллетье и то, что разум подсказывает Тренкавелю: единственный способ сохранить нетронутой свою землю и сберечь народ — это отодвинуть в сторону свою гордость и торговаться.

К вечеру в зале запахло ссорой, а аргументы начали повторяться. Пеллетье устал. Устал от бесконечного сведения счетов, от пафоса бессмысленно повторяемых звучных фраз. Голова у него разболелась, и он чувствовал себя больным и старым. «Я слишком стар для таких дел», — размышлял он, бездумно поворачивая кольцо, которое всегда носил на большом пальце. Натертая кожа под ним уже покраснела.

Пора было решать. Приказав слуге принести воды, кастелян обмакнул в кувшин салфетку и подал ее виконту.

— Возьми, мессире.

Тренкавель с благодарностью принял влажный кусок полотна, вытер лоб и шею.

— Полагаешь, с них хватит?

— Думаю, да, мессире, — сказал кастелян.

Тренкавель кивнул. Он сидел, положив руки на подлокотники, и выглядел таким же спокойным, как в начале собрания, когда он впервые обратился к совету. «А ведь многим мужчинам и старше, и опытнее трудно было бы сдерживать страсти в подобном совете», — заметил про себя Пеллетье. Чтобы так держаться, нужна незаурядная сила воли.

— То, о чем мы говорили раньше, остается в силе, мессире?

— Остается, — отвечал Тренкавель, — Единодушия нет, но думаю, в этом меньшинство подчинится большинству… — Он запнулся, и нота сомнения или недовольств а впервые окрасила его голос. — Но, Бертран, мне это не по душе.

— Я знаю, мессире, — тихо отозвался тот. — И мне тоже. Но что бы мы ни чувствовали, выбирать не приходится. Единственная для тебя надежда защитить свои земли — это выторговать у дяди мир.

— Он может отказаться меня принять, Бертран, — тихо продолжал виконт. — При нашем последнем свидании я наговорил много лишнего. Мы расстались не по-доброму.

Пеллетье опустил ладонь на локоть молодого сеньера.

— На этот риск мы вынуждены идти, — сказал он, думая, что виконт имеет все основания колебаться. — С тех пор времена переменились. Обстоятельства говорят сами за себя. Если Воинство в самом деле так велико — хотя бы вполовину так велико, как нам донесли, — выбора нет. Стены цитадели защитят нас, но что будет с вашими подданными за стеной? Кто защитит их? Граф, решившись присоединиться к крестоносцам, оставил нас — тебя, мессире, — единственной жертвой. Армию теперь не распустишь по домам. Им нужен враг, чтобы сражаться.

Пеллетье всмотрелся в угрюмое лицо Раймона Роже. Он видел на нем и сожаление, и печаль. Ему хотелось чем-то утешить сеньера, сказать хоть что-нибудь — но нельзя было. Любая нерешительность оказалась бы сейчас гибельной. Молодой виконт даже не догадывался, как много зависело от его решения.

— Ты сделал все, что мог, мессире. Будь тверд. Надо кончать. Люди возбуждены.

Тренкавель поднял взгляд на герб, висевший у него над головой, и снова взглянул на Пеллетье. На минуту их взгляды скрестились.

— Предупреди Конгоста, — приказал виконт.

Облегченно вздохнув, Пеллетье поспешно направился к столику писца, растиравшего онемевшие пальцы. Конгост вскинул голову навстречу тестю, но промолчал, готовясь выслушать окончательное решение совета.

В последний раз Раймон Роже Тренкавель поднялся на ноги.

— Прежде чем объявить свое решение, я хочу поблагодарить каждого из вас, владетели Каркассэ, Разеса, Альбигои и дальних земель. Я отдаю должное вашей силе, решимости и верности. Мы говорили много часов, причем вы выказали большое терпение и выдержку. Нам не в чем упрекнуть себя. Мы — невинные жертвы войны, развязанной другими. Некоторых из вас разочарует то, что я намерен сказать, других — удовлетворит. Я молю Господа в его милосердии помочь нам сохранить единство.

Он выпрямился.

— Ради блага каждого из вас — и ради безопасности наших людей — я намерен просить аудиенции моего дяди и сюзерена, Раймона, графа Тулузского. Что даст наша встреча — неизвестно. Нет даже уверенности, что дядя согласится принять меня, а время работает против нас. Поэтому чрезвычайно важно, чтобы наши намерения остались в тайне. Слухи расходятся быстро, а если наши цели хотя бы отчасти станут известны моему дяде, это ослабит нашу позицию в переговорах. Соответственно, приготовления к турниру будут продолжаться, как предполагалось. Я хотел бы вернуться задолго до праздника, и, надеюсь, с добрыми вестями. — Виконт помолчал. — Я намереваюсь выехать завтра на рассвете, с немногочисленной свитой шевалье и представителями — с вашего позволения — великих домов Кабарета, а также Минерве, Фуа, Кийана…

— Прими мой меч, мессире! — выкрикнул один из шевалье.

— И мой! — подхватил другой.

Один за другим все рыцари в зале опускались на колени.

Тренкавель с улыбкой поднял ладонь.

— Ваша храбрость, ваша доблесть делают честь всем нам, — сказал он. — Мой кастелян уведомит тех из вас, в чьей службе будет надобность. Между тем, друзья мои, позвольте мне удалиться. Я предлагаю всем разойтись по своим покоям и отдохнуть. Мы встретимся снова за ужином.