— Но теперь уж им придется замолчать, госпожа Элэйс, — уверила ее Риксенда, смывая с плеча и шеи остатки травяного настоя. — Все вернулись благополучно, а значит, Господь за нас, не так разве?
Элэйс выдавила слабую улыбку. Она опасалась, что Риксенда увидит дело в ином свете после того, как в городе проведают об истинном положении дел.
Гул колоколов взлетал в пестревшее розоватыми облаками небо, когда они вышли из Шато Комталь и двинулись к собору Святого Назария. Во главе шествия выступал облаченный в белое священник, воздевший высоко вверх золотой крест. За ним тянулись другие священники, монахи и монахини.
Дальше шла дама Агнесс, жены консулов, а в самом конце — придворные дамы. Элэйс волей-неволей пришлось занять место рядом с сестрой.
Ориана не перемолвилась с ней ни единым словом — ни добрым, ни злым. Она, как обычно, привлекала к себе восхищенные взгляды. Сегодня сестрица нарядилась в темно-багровое платье. Тонкий золотой с чернью поясок, туго обхвативший стройную талию, подчеркивал ее пышные бедра. Черные волосы были вымыты и умащены маслом, руки молитвенно сложены перед грудью, так что всем был виден изящный кошель для милостыни, свисавший с запястья.
Элэйс подозревала, что кошелек подарен поклонником, и не бедным, если судить по нашитым вокруг горловины жемчужинам и гербу, вышитому золотой нитью.
Элэйс за церемонным видом сестры угадывала злость и подозрительность.
Франсуа она заметила только тогда, когда слуга тронул ее за плечо.
— Эсклармонда вернулась, — шепнул он ей на ухо. — Я сейчас от нее.
Элэйс развернулась к нему:
— Ты с ней говорил?
Он замялся.
— По правде сказать, нет, госпожа.
Элэйс поспешно стала выбираться из рядов.
— Я пошла.
— Прости, госпожа, не лучше ли дождаться конца службы?
Они уже вошли в собор.
Элэйс оглянулась на дверь. Едва пропустив шествие богомольцев, вдоль задней стены сомкнулся ряд монахов. Из-под клобуков смотрели бдительные глаза. Эта стража никого не пропустила бы незамеченным.
— Ваш уход может повредить отцу или даме Агнесс. Его могут истолковать как знак вашего сочувствия новой церкви.
— Конечно, ты прав. — Элэйс помолчала, соображая. — Передай Эсклармонде: я приду, как только смогу.
Элэйс обмакнула палец в кропильницу и перекрестилась святой водой. Она помнила, что за ней могут наблюдать.
Место для себя она выбрала в боковом нефе, так далеко от Орианы, как можно было отойти, не привлекая внимания. В подвешенных под сводами люстрах мигали свечи. Снизу эти люстры казались пылающими железными колесами, готовыми обрушиться с высоты на головы грешников. Элэйс удивило, как много народу собралось сегодня в соборе, давно стоявшем пустым. Голос епископа едва пробивался сквозь шепот дыхания задыхающейся в давке толпы. Как непохоже это все на простые служения в церкви Эсклармонды!
Церкви, к которой принадлежит и ее отец.
Bons Homes ставили внутреннюю веру выше внешних проявлений. Им ни к чему были святые храмы, суеверные обряды, унизительная покорность, отделяющая простых людей от Бога. Они не почитали идолов, не падали ниц перед изображениями орудий пытки. Для Bons Chrétiens сила Господа таилась в Слове. Им нужны были лишь книги и молитва: слово, произнесенное или прочитанное вслух. Спасение не достигалось через раздачу милостыни, почитание мощей или субботние молитвы, прочитанные на языке, понятном одним церковникам.
В их глазах перед милостью Святого Отца все были равны: евреи и сарацины, мужчины и женщины, зверь в полях и птица в небе. Не будет ни ада, ни Страшного суда, потому что милость Божия даст спасение каждому — только иным, прежде чем достигнуть царства Божия, придется прожить много жизней.
Правда, сама Элэйс не посещала служб, но от Эсклармонды знала слова молитв и ход обрядов. Однако важнее для нее было то, что в эти темные времена Bons Chrétiens оставались добрыми людьми, мирными и терпимыми, и почитали Светоносного Господа, вместо того чтобы трепетать в страхе перед жестоким божеством католиков.
Наконец Элэйс разобрала в бормотании епископа слова «Benedictus». [74] Теперь можно незаметно ускользнуть. Медленно, сложив руки, стараясь держаться незаметно, Элэйс бочком продвигалась к дверям.
Еще минута — и она свободна.
Дом Эсклармонды скрывался в тени башни Балтазара. Элэйс помешкала, прежде чем постучать в ставень. Сквозь большое окно ей видна была хозяйка дома, расхаживающая по комнате. На женщине было простое зеленое платье, тронутые сединой волосы туго стянуты на затылке.
«Наверняка я не ошиблась».
Элэйс преданно смотрела на подругу. Она уже не сомневалась, что ее догадка верна. Эсклармонда подняла взгляд, вскинула руку, помахала. Улыбка осветила ее лицо.
— Элэйс! Как я тебе рада! Мы с Сажье по тебе скучали.
В дверях Элэйс встретил знакомый запах трав и пряностей. Она переступила порог, входя в единственную комнату, занимавшую весь нижний этаж маленького жилища. Над небольшим очагом посередине кипел котелок с водой. Ближе к стене стояли стол, лавка и два стула. Тяжелый занавес отделял заднюю часть комнаты, где Эсклармонда принимала приходящих за советом просителей. Сейчас у нее никого не было: отдернутый занавес открывал ряды глиняных кувшинов и горшков, расставленных на длинных полках. С потолка свисали пучки засушенных трав и цветов. На столе рядом со светильником стояла ступка с пестиком — точь-в-точь такая же, как у самой Элэйс. Эсклармонда и подарила ей на свадьбу инструменты травницы.
Приставная лестница вела наверх, на полати, где спали бабушка и внук. Сажье свесил голову и, увидев, кто пришел, издал восторженный вопль. Мальчуган скатился по ступеням и обхватил гостью руками за пояс. Ни минуты не медля, он пустился в рассказ о своих приключениях, обо всем, что видел и слышал за то время, как ее не было.
Сажье был отличный рассказчик, красноречивый и пылкий, а в особенно интересных местах его янтарные глаза так и светились от волнения.
Дав ему поболтать немного, Эсклармонда вмешалась.
— Я хотела попросить тебя доставить пару посылок, — обратилась она к мальчику. — Госпожа Элэйс тебя извинит.
Сажье собирался возразить, но взгляд на лицо прабабушки остановил его.
— Я быстро вернусь!
Элэйс потрепала его по волосам.
— У тебя зоркий взгляд, Сажье, и дар слова. Не станешь ли ты поэтом, когда подрастешь?
Паренек замотал головой:
— Я буду шевалье, госпожа. Я хочу сражаться!
— Сажье, — строго одернула его Эсклармонда. — Послушай-ка меня.