— Завтра утром, — сказал он в трубку. — Подготовьте ее.
В тишине больницы Фуа очень громко щелкали по линолеуму коричневые туфельки Жанны.
Все, кроме них, здесь было белым. Стены, униформа персонала, их обувь на резиновых подошвах, указатели, бумаги… Инспектор Нубель, помятый и растерянный, стоял среди этой стерильной белизны и выглядел так, словно много дней не менял одежду.
К ним по коридору катили каталку, колесики мучительно громко поскрипывали. Они отступили в сторону, пропуская ее, и санитарка поблагодарила их, чуть качнув головой в белом колпачке.
Бальярд заметил, что все обращаются к Жанне с особым участием. Несомненно, искреннее сочувствие окрашивалось опасением, что она не перенесет удара. Он невесело усмехнулся. Молодежь вечно забывает, что поколение Жанны повидало и перенесло столько, сколько не вынести им. Войны, оккупация, Сопротивление… Они сражались, и умирали, и видели, как умирают друзья. Они закалились. Ничто их уже не удивляет, кроме, может быть, упрямой стойкости человеческого духа.
Нубель остановился перед большой белой дверью. Открыл ее толчком и отступил, предлагая спутникам войти первыми. Наружу вырвался холодный воздух с запахом дезинфекции. Бальярд снял шляпу и держал ее у груди. Все приборы были отключены. На кровати посреди комнаты под свисающей простыней угадывались очертания тела.
— Они сделали все возможное, — пробормотал Нубель.
— Инспектор, мой внук был убит? — спросила Жанна.
Это были ее первые слова с тех пор, как, добравшись до больницы, они услышали, что опоздали.
Бальярд заметил, как нервно передернулся стоявший рядом с ним инспектор.
— Еще рано что-либо утверждать, мадам Жиро, однако…
— Обстоятельства смерти кажутся вам подозрительными, инспектор? Да или нет?
— Да.
— Благодарю, — проговорила она тем же тоном. — Это все, что я хотела узнать.
— В таком случае, — инспектор протиснулся к двери, — я оставлю вас совершить прощание. Если понадоблюсь, вы найдете меня в комнате для родственников с мадам Клодеттой.
Дверь щелкнула, закрываясь. Жанна подошла к кровати. Лицо у нее было серое и рот плотно сжат, но спина и плечи оставались такими же прямыми, как всегда.
Она отогнула край простыни. В комнату ворвалась тишина смерти. Бальярд видел, что Ив казался сейчас совсем мальчиком. Очень белая и гладкая кожа, ни одной морщинки. Голова скрыта бинтами. Из-под повязки выбиваются пряди черных волос. Руки с разбитыми в кровь костяшками сложены на груди, как у юного фараона.
Бальярд смотрел, как Жанна склонилась, поцеловала внука в лоб и, снова закрыв лицо простыней, отвернулась.
— Идем? — Она взяла Одрика под руку.
Они вышли в пустой коридор. Бальярд огляделся по сторонам и подвел Жанну к ряду пластиковых сидений, закрепленных у стены. Оба невольно перешли на полушепот, хотя слушать их было некому.
— Я уже довольно давно беспокоилась о нем, Одрик. Он изменился, стал замкнутым, нервным.
— Ты спрашивала его, в чем дело?
Она кивнула.
— Уверял, что ничего не случилось. Просто устал, перерабатывает.
Одрик положил ладонь ей на руку.
— Он любил тебя, Жанна. Может быть, ничего и не было. А может, было. — Бальярд помолчал. — Если Ив оказался втянутым во что-то дурное, это было против его природы. Совесть не давала ему покоя. И в конечном счете он поступил правильно. Послал кольцо тебе, не думая о последствиях.
— Инспектор Нубель спросил меня о кольце. Хотел знать, говорил ли со мной Ив в понедельник.
— Что ты ответила?
— Правду: что не говорил.
Одрик облегченно вздохнул.
— Но ты думаешь, что Ив за деньги выдавал кому-то информацию, да, Одрик? — Она говорила с трудом, но голос звучал твердо. — Скажи мне. Я предпочитаю знать правду.
Он поднял руку:
— Как я могу сказать правду, если не знаю сам?
— Скажи мне, что подозреваешь. Неизвестность… — Голос у нее сорвался. — Нет ничего хуже.
Бальярду представилось, как обваливается сверху каменная плита, перекрывая выход из пещеры, захлопывая их в капкане. Неизвестность — что сталось с ней? Запах самшита, рев пламени, крики набегающих солдат. Полузабытые места, полустершиеся картины. Неизвестность. Жива она или умерла?
— Да, — негромко сказал он, — тяжелее всего перенести незнание. — Бальярд снова вздохнул. — Хорошо. Я действительно подозреваю, что Иву платили за сведения — главным образом о трилогии, но может быть, и о чем-нибудь еще. Полагаю, вначале все выглядело вполне безобидно: телефонный звонок, совет найти того-то, поговорить с тем-то, — но, вероятно, очень скоро они потребовали с него больше, чем он готов был выдать.
— Ты говоришь — «они». Значит, ты их знаешь?
— Не более чем общие рассуждения, — поспешно оговорился Одрик. — Человечество, Жанна, не слишком меняется со временем. На поверхностный взгляд мы совсем другие. Мы развиваемся, создаем новые законы, новые жизненные правила. Каждое поколение принимает современные ценности и отвергает старые, каждое полагает себя умудренным и гордится своей мудростью. Кажется, у нас так мало общего с теми, кто жил до нас. — Он постучал себя по груди. — Но под этой одеждой плоти человеческие сердца бьются так же, как бились всегда. Жадность, жажда власти, страх смерти — все это не меняется. Так же как любовь, мужество, готовность отдать жизнь за то, во что веришь, доброта…
— Будет ли этому конец?
Бальярд запнулся:
— Я молюсь об этом.
Часы над их головами отщелкивали минуты. В дальнем конце коридора прозвучали приглушенные голоса, проскрипели тихонько резиновые подошвы и снова все стихло.
— Ты не пойдешь в полицию? — ровным голосом спросила Жанна.
— Думаю, не стоит.
— Не доверяешь инспектору Нубелю?
— Может быть. Кстати, полиция возвратила тебе личные вещи Ива? Одежду, в которой его доставили; то, что было в карманах?
— Одежда… оказалась совершенно испорченной. Инспектор Нубель сказал, в карманах были только ключи и бумажник.
— И больше ничего? Ни удостоверения личности, ни бумаг, ни телефона? Он не находит это странным?
— Он ничего не сказал, — ответила Жанна.
— А его квартира? Там они что-нибудь нашли? Бумаги?
Жанна повела плечом:
— Не знаю. — И, помолчав, добавила: — Я попросила одного из его друзей написать мне список всех, кто был в понедельник на раскопе. — Она подала Бальярду листок с именами. — Правда, всех он не вспомнил.
Одрик опустил глаза.
— А это что? — удивился он, заметив название гостиницы.